Пути Господни
Шрифт:
вифлиемской звездой. Нам оставили только Новый год, но и то он был другим, не таким радостным и частенько голодным. Но так счастливо распорядилась моя судьба, что живы ещё «из той жизни» несколько друзей, которые вспоминают наши праздники и непередаваемое состояние Рождественского счастья, переходящее почти в волшебство, привитое нам с детства родителями. Оно осталось со мной на всю жизнь.
Семья
Дитя, не смею над тобой Произносить благословенья. Ты взором, мирною душой, Небесный ангел утешенья.
A. C Пушкин. «Младенцу»
«Острую жалость вызывает умирание и охлаждение человеческих надежд и человеческих чувств. Острую жалость вызывает всякое расставание. Острую жалость вызывают многие воспоминания о прошлом, о безвозвратном,
Вот уже более тридцати лет, как я живу в Париже и приезжаю в свой любимый Питер все реже, семья и работа связывают нас и диктуют свои законы, но каждый раз, когда я бываю в городе своего детства и юности, я прихожу к дому номер 4 на Гороховой улице. На его сером фасаде висит большая мемориальная доска, на которой золотом выписано: здесь «…жил знаменитый оперный певец Иван Васильевич Ершов». Рядом — другие мемориальные доски, громкие имена, прославленные люди, — в разное время все они проживали в этом доме.
Я родилась в квартире, расположенной на предпоследнем, пятом, этаже. Она занимала пространство всего периметра дома. Дед хотел видеть небо и простор, но, к сожалению, вид из окна был не на Александрийский шпиль, а во двор–колодец, довольно мрачный. Вся анфилада комнат соединялась огромным коридором, по которому я совершила первые шаги, а чуть позже каталась на деревянном желтом велосипеде, пряталась в шкафы и чуланчики. У меня с детства сохранилось ощущение таинственности нашей огромной и во многом «сказочной» квартиры. Все комнаты и коридор были увешаны сценическими фотографиями деда и бабушки, полотнами самого деда, рисунками и картинами Кустодиева и Репина, с дарственными надписями, эскизами костюмов Бе–нуа к вагнеровским циклам. В нашей квартире было два рояля и с детства завораживающий меня инструмент фисгармония, нотные шкафы до потолка, книжные полки, — и всегда много, много живых цветов. Это букеты от поклонников. Здесь же на кушетках и креслах валялись шкуры, мечи и щиты Зигфрида, гусли Садко, многочисленные гримерные ящики и масса зеркал самых разных форм и размеров. Атмосфера была пропитана творческими деяниями деда и бабушки, воздух вдохновения десятилетия питал не только меня, моих родителей, но и многих друзей, соратников, учеников. Этот огонь служения искусству сохранялся долго, вплоть до смерти бабушки в 1972 году.
Моя бабушка, Софья Владимировна Акимова–Ершова, была партнером деда по сцене, его концертмейстером и профессором по классу вокала в Ленинградской консерватории. Их романтическая встреча в Лейпциге и любовь, сложные, вулканические отношения сравнялись и упокоились в одной могиле в Александро–Невской лавре.
Бабушка была второй женой деда, а он её вторым мужем. Разница в возрасте — почти в тридцать лет. Он — «выходец из народа», она — дворянка. Бабушка вышла замуж за Ершова против воли своих родителей, а перед этим пережила бурный, почти драматический развод с первым супругом — Александром Сергеевичем Андреевским. По профессии он был юрист, но его настоящей страстью была музыка и опера. Именно он, увлеченный Вагнером, впервые рассказал ей о замечательном «русском вагнерианце» Иване Васильевиче Ершове. Как считал Андреевский, Ершов не имел себе равных по исполнительскому мастерству, даже в Германии.
Итак… бабушка Софья Владимировна Акимова (Ершова), будущая жена Ивана Васильевича Ершова и мать Игоря (моего отца), родилась в 1887 году на Кавказе в городе Тифлисе. На своей левой руке, на безымянном пальце, я ношу фамильное кольцо с вензелем из трех букв «С. В. А.» (имя, отчество, фамилия бабушки) — это то малое, что сохранилось у меня от семьи, от той её части, которая жила в «старой» дореволюционной России.
Всю жизнь я обращалась к бабушке только на «Вы», так уж в нашей семье было заведено. Сегодня это кажется старомодным и даже смешным, но это «Вы» не привело нас к отчуждению, а даже наоборот, постепенно ввело меня в пространство отношений возвышенных, некоего «бельканто», стояния «на пуантах», — всего того, что воспитывает в человеке уважение к личности. Теперь такие бабушки редкость. Может быть кое–кого такая бабушка могла бы и напугать; особенно её глаза, всегда внимательные, строго смотрящие, жизнь по расписанию, требовательность и ответственность не только к другим, но прежде к самой себе. Да, она не была «классической» бабушкой, в коляске меня не катала, кашу не варила и сказки не читала. Зато с детства водила меня в Мариинку и в Малый на балет и оперу; рассказывала о детстве в Тифлисе, о своей матери (верующей и строгой женщине), о годах, проведенных в Германии, о Париже и Женеве, о том, как Иван Ершов построил дом и деревянный театр на реке Мста в деревне Воронья гора Новгородской области, где хотел ставить камерные спектакли и привозить артистов из Питера (театр вскоре после революции сожгли местные жители); бабушка учила меня играть на рояле и, как ни странно, петь. Не вышло из меня ни пианистки, ни певицы, но музыка вошла в мою жизнь навсегда. Бабушка вплоть до самой смерти (а ей было 86 лет) каждый день садилась к инструменту. К ней по–прежнему приходили ученики, она сохранила сильный голос, и её драматическое сопрано поражало своим диапазоном, никак не вяжущимся с грузной седовласой женщиной преклонных лет и орлиным профилем. Разговоры мои с ней, вплоть до её кончины, были увлекательными, она всегда живо интересовалась «чем я дышу, с кем дружу и в кого влюблена». Она была на редкость благородным, не безразличным и, как ни странно, влюбчивым человеком (особенно это касалось её учеников. Свою строгость она унаследовала от матери, а влюбчивость и застенчивость — от отца. Думается, для неё слова «родственник», «сын», «внук» не сводились к кровным связям, она часто повторяла (даже своему сыну Игорю), что «её духовные дети — ученики». Дед и бабушка жили еще в той жизни, когда слова «служение искусству» звучали возвышенно и правдиво, они действительно «служили», не во имя славы. Хотя слава была им знакома. Но под её гнетом они не только не сломались, но и не заигрались в неприступных «знаменитостей».
Бабушка происходила из дворянской, патриархальной семьи Акимовых. Считалось, эта фамилия произошла от армянской фамилии Экимян (или Хекимян). Её деды, со стороны отца — Николай Захарьевич Акимов, а со стороны матери — Антон Соломонович Корганов, хорошо говорили на грузинском языке и прекрасно владели русским. Я, благодаря моим предкам, соединила в себе много кровей: одна бабушка — армянка, другая — нанайка, их дополняют донские казаки, украинцы… — и все эти «четвертинки» меня радуют, эта «гремучая смесь» дает мне ощущение равенства со всеми частями света.
Гувернантки и гувернеры трех сестер Акимовых (Нины, Сони и Ирины) были француженки и немцы, учителя музыки и танца выписывались из Москвы. Моя бабушка всегда сокрушалась, что плохо знает английский и уже в 75 лет решила наверстать упущенное, засела за тетради и учебники и меня подключила! Семья Коргановых была богата, владела большими нефтяными месторождениями. Армянский геноцид 1915 года, а потом и революция, разорили их, но до меня доходили слухи, что до сих пор в Тбилиси сохранилась улица Коргановых… Не знаю, правда ли это?
Я с детства любила слушать рассказы бабушки. Она живо и образно описывала свою юность, встречи с людьми, сыгравшими в её профессиональной жизни ключевую роль. Она многое видела и запечатлела в своей памяти эти встречи с пианистами Артуром Шнабелем, Раулем Пюньо, скрипачами Пабло Сарасате, Яном Кубеликом, Фрицем Крейслером, виолончелистом Пабло Каза–лесом. Она стала ученицей Марии Александровны Славиной и позже выступала в оперных спектаклях с выдающимися русскими и зарубежными дирижерами: Эдуардом Направником, Сергеем Кусевицким, Альбертом Ко–утсом. Её партнерами по сцене стали Леонид Собинов, Павел Андреев, Иван Ершов и многие другие.
После двухлетнего обучения вокалу в Петербурге бабушка едет со своим первым мужем в Германию. Два года, 1911–1912, она проводит в настойчивом изучении Вагнера и его репертуара. Близкое знакомство с музыкальным критиком В. Коломийцевым и дирижером С. Кусе–вицким привело к тому, что её приглашают принять участие в сезоне концертов, посвященных 100–летию Вагнера, в Петербурге. Она не нашла в себе сил отказаться от столь лестного предложения, хотя «волновалась и умирала от страха». И вот 6 февраля 1913 года её фамилия появляется на афише рядом со знаменитым исполнителем Вагнера — Иваном Ершовым. Дебют был настолько блестящим, что Софье Акимовой–Андреевской предлагают подписать контракт и быть зачисленной в труппу Ма–риинского театра уже с октября месяца 1913 года. С этого момента начинается её карьера оперной певицы и партнерши Ивана Ершова по сцене, во всем многообразии вагнеровских героинь (Зиглинда в «Валькирии», Гутру–на в «Гибели богов», Елизавета из «Тангейзера» и Эльза из «Лоэнгрина»).