Пути судьбы
Шрифт:
Соня остановилась, прикрыла глаза и, стиснув зубы, попыталась вообразить себя легко идущей вперед по Тропе… Будь проклят этот ручей! Нет, она не хочет пить, не хочет ничего, кроме самого главного — дойти до пещеры и узнать… Что узнать?..
— Что я должна узнать? — прошептала она, делая неуверенные шаги вперед, туда, куда толкал ее Луми. — Что я хочу спросить? Зачем я здесь? Где мы, Луми?
— Открывай глаза. Рыжая, вот оно, дерево! А теперь можешь пить! Ох, я-то как сейчас напьюсь! — Мальчик отпустил ее руку и нагнулся к журчащему потоку. Соня опустилась на колени рядом с ним и зачерпнула
Ничего не видя и не слыша, они пили и пили, как усталые лошади. Наконец Соня почувствовала, что еще один глоток — и она лопнет. Ополоснув разгоряченное лицо, девушка поднялась с колен.
Действительно, они с Луми дошли до поворота, где росло дерево. Только что оно виднелось вдалеке, казалось недосягаемым — и вот всего за несколько шагов, пройденных с закрытыми глазами, они до него добрались…
Нет, те деревья, мимо которых они шли так долго и мучительно, совсем им не подходили! Они стояли в стороне от Тропы, и, чтобы укрыться под их сенью, путникам пришлось бы ступить на траву. А это дерево, огромное, в три обхвата, не меньше, росло прямо посередине Тропы, вздымаясь мощным стволом из белого песка. Дорога с двух сторон огибала его, образуя большую круглую площадку.
Соня смотрела ни дерево и недоумевала — почему она опять взбунтовалась?! Почему уже в который раз хотела сделать по-своему, наперекор словам Луми? Опять колдовство! Так все же зачем она здесь? Куда идет? Что хочет узнать? Соня села на песок и прислонилась спиной к шершавой коре.
Подняв голову, принялась разглядывать ветки. Дуб? Нет, не дуб… И не платан, это уж точно. Листья, круглые, как монеты, дрожа, трепетали на тонких черешках, ловя малейшее дуновение ветра.
— Луми! — позвала Соня, повернув голову в сторону ручья, — Луми, иди сюда, я хочу тебя спросить!
Мальчик подошел и уселся рядом, отбросив со лба мокрые волосы.
— Ну, зачем я тебе понадобился, Рыжая?
— Куда мы идем? И зачем? И вообще, как мы здесь очутились?! Ничего не помню… В голове совершенно пусто, и даже немного звенит. Ты-то хоть помнишь что-нибудь? И почему ты все время мне мешаешь: не пустил в лес за оленем, не дал напиться тогда, когда я захотела, зачем-то тянул к этому дереву. Голос девушки звучал обиженно. — Я совсем запуталась, ничего не понимаю, а ты все-таки ученик колдуна!
— Вот видишь, вовсе не все ты еще забыла, раз припомнила, что я ученик колдуна! — усмехнулся Луми, запустив руку в суму.
Он снова принялся что-то там нащупывать, не торопясь отвечать на вопросы.
— Что же ты замолчал? Говори, мне нужно знать, куда я иду! Я знаю, что это очень важно, и больше ничего… И это дерево…
— Висела б у тебя на шее мандрагора, как у меня, ты бы издалека чуяла недоброе! — ответил Луми, косясь на шнурок с волчьим клыком и кусочком волшебного корня. — Здесь все такое красивое, мирное, но попробуй сойди с Тропы — и пропадешь!
— Как пропадешь?
— Откуда я знаю! Я здесь впервые, как и ты! Пропадешь — и все! А Повелительницу Огня ты тоже забыла, и как кромсала дверь кинжалом, не помнишь?
Напряженно глядя в землю перед собой, Соня вслушивалась в слова мальчика. Рыжеволосая женщина… резной узор на неподатливой створке… И тут она, словно наяву, услышала рев и треск пламени, увидела пляшущую в языках огня старуху и дверь, изрезанную кинжалом. Да, это было, и было совсем недавно!
— Помню! — воскликнула Соня, хлопнув себя по колену. — Гара, ее звали Гара, и мы еле унесли от нее ноги! И куда мы идем сейчас? — Она пристально смотрела на Луми, ожидая немедленного ответа.
А тот все искал что-то на дне своей сумы.
— Ну, что же ты молчишь? — не отставала девушка, теряя терпение. — Говори, ведь я уже в который раз тебя спрашиваю!
Вместо этого Луми протянул ей флейту, Соня взяла ее, покрутила в руках:
— Ну, и что это значит?
— Играй… Играй, и что-нибудь вспомнишь!
Пожав плечами, девушка поднесла трубочку к губам, тонкие пальцы проворно пробежалось по отверстиям, и звонкая трель разорвала тишину. Старинная песенка, которую она столько раз слышала в детстве, странным образом успокоила встревоженную душу девушки. Соня опять почувствовала себя сильной и уверенной, недавняя растерянность растаяла, как дым. Она идет по Белой Тропе, идет, чтобы узнать нечто важное… Только что?
Флейта, звеневшая звонко и весело, вдруг умолкла. Луми хотел было что-то сказать, но в этот миг девушка заиграла снова. Это была опять она, странная печальная мелодия, которая доносилась из Зеркала Снов, та самая, которую Соня наигрывала вчера в доме с саламандрами… И ее звуки нашептывали о прошлом, таинственным образом вызывая в памяти картины, которые девушка сейчас же узнавала. Да, конечно, это Хауран, давно знакомый и привычный, вдоль и поперек исхоженный за годы, что она провела в доме высокочтимого Джергеса.
Дядюшка Джергес! Даже он, несмотря на свой проницательный ум и глаза, что, казалось, заглядывали прямо в душу, не мог догадаться обо всем, что вытворяла непоседливая девчонка за его спиной! Конечно, Келемет предупреждал его о своенравии своей любимицы, но после двух-трех сумасбродных выходок Соня явно присмирела, и владетель Джергес совершенно успокоился, удивляясь в глубине души, почему его друг, отважный и крутой на расправу Келемет, не смог сладить с дочерью.
«Свобода! Слишком много свободы он давал своей дикарке!» — К такому выводу пришел вельможа, с удовольствием наблюдая за успехами новой питомицы. Действительно, здесь, в его доме, у Сони совершенно не оставалось времени на всякие безумные проказы — вернее, так казалось и самому дядюшке Джергесу, и его почтенной супруге.
Но слуги, всегда все замечающие и о многом осведомленные гораздо лучше своих хозяев, могли порассказать немало интересного об этой отчаянной девице. Да и хозяйская дочь, «гордячка Югита», как поначалу мысленно называла ее Соня, тоже знала достаточно много о проделках рыжей выдумщицы. Хотя что там знала! Во многих из них юная аристократка сама с величайшей охотой участвовала и даже под пыткой она бы не проронила ни слова о том, что вытворяла Рыжая Соня, когда с облегчением сбрасывала с себя маску покорности и послушания. А слуги благоразумно помалкивали, получая за свое молчание отнюдь не символическую плату.