Путин. Его идеология
Шрифт:
Кроме того, в последнем послании есть прямая заявка на трансграничный характер этих изменений. Она содержится во фразе о том, что цивилизаторская миссия России на евразийском пространстве будет продолжена. Это означает, если буквально понимать цивилизаторскую миссию, что теперь возможно и из России будут помогать революционерам расставлять палатки и присылать пособия, как организовать ненасильственную акцию возле административного корпуса. А может, и наоборот – учить полицейских, как подавлять «ненасильственные акции». Но вероятнее всего – и то, и другое сразу.
Президент дал понять, что стабильность отныне является проблемой. В политику возвращается идея экспансии.
В то же время это все еще недодуманная, недокрученная, недопроявленная доктрина. Именно эта ее незавершенность стала причиной неудачи российской
В том, что касается существа предлагаемой модели государства Россия, рассматриваемые Послания дают богатый материал для анализа. Риторика государства как системы, оказывающей первичные услуги, присутствует в посланиях Путина постоянно, в том числе она воспроизводится и в четвертом, и в пятом послании. Источником этой риторики является модель, позволяющая описывать государство как корпорацию. Изначально такое определение имело характер сознательной редукции. По аналогии с корпорацией, теоретики редуцируют функции власти до осуществления услуг по обеспечению безопасности, социальных стандартов, общих правил, системы основных коммуникаций и ит.д. проведению разного рода мероприятий. Другими словами, они сводят деятельность государства к набору услуг, которые оно оказывает людям, получая за это свои деньги из налогов.
Путин действует в основном в рамках этой логики. Иногда у него бывают прорывы из нее, тогда он показывает, что власть – нечто иное, чем фабрика. В качестве такой интуиции можно рассматривать вопрос цивилизаторской миссии России на евразийском пространстве. Президент не показывает сомнений в том, что эта миссия должна быть продолжена, но не указывает в явной форме, в чем заключается ее цель. Если редуцировать государство до фабрики, то встает проблема определения природы этой миссии как услуги. Ведь одно дело – самих себя цивилизовывать, а другое дело – «европейское пространство». Эти люди налогов России не платят.
Редукция государства до корпорации предполагает единственную логику, оправдывающую цивилизаторскую деятельность, направленную вовне страны. Здесь усилия государства являются предпосылкой для прихода на эту территорию бизнеса, который посеет в удобренную цивилизованную почву свой колониальный набор. Следовательно, проводя такого рода внешнюю политику, государство эффективно продвигает интересы своих налогоплательщиков. В принципе Путин говорит в своих посланиях о необходимости активной внешней политики, поддержке российских экспортеров. Однако на основании тех же посланий невозможно свести цивилизационную миссию страны только к этому.
Власть в отличие от корпоративного менеджмента несет ответственность не только перед ныне живущими, но и перед теми, кто жил до них и кто будет жить после.
Путин осознает принципиальное отличие государства от корпорации, невозможность рассматривать государство только как квазисобственника территории и соответственно квазиуправляющего. Он говорит об этом в послании 2005 года, в которое включена историческая ретроспектива, доктринальное видение исторического пути России. У государства есть история, и власть в отличие от корпоративного менеджмента несет ответственность не только перед ныне живущими, но и перед теми, кто жил до них и кто будет жить после. Может, ныне живущее население не ходит в церкви, но те, кто строил их 100 лет назад, наверное бы возражали, чтобы на их месте были построены эффективные и прибыльные общественные туалеты.
Прямая обязанность власти – соблюсти эти законные интересы. И наоборот: сегодня можно загадить озеро, но тогда в нем не смогут купаться люди, рожденные через 100 лет. Миссия государства в том, что оно должно учитывать мнение не только ныне живущих граждан, но и уже покойных, и еще не рожденных. Хотя ни те, ни другие не являются избирателями.
НОВЫЕ УСЛОВИЯ – НОВЫЕ ПРАВИЛА
То, что делает Путин с 1999 года в отношении «молодой русской демократии», он сам в президентском послании 2005 года называет «тушением пожара». По ощущениям того времени демократия является не продолжением российской истории, а синонимом ее краха. Демократия – это когда все плохо. Конечно же, демократию, которая есть синоним беды, надо тушить, как пожар. В послании 2004 года он написал об этом так: «Недопустимо, когда цивилизованная политическая конкуренция подменяется корыстной борьбой за статусную ренту, когда финансовая сторона деятельности политических объединений по-прежнему скрыта от общественности, когда рынок избирательных технологий и лоббистских услуг ориентируется прежде всего на теневой сектор, и все это – на фоне унылого однообразия большинства партийных программ».[17] Другими словами, Путин говорит о том, что подмена политической борьбы шантажом власти недопустима, что отстаивание частных, а не общественных интересов, основанное на возможности контроля одного из сегментов электората, не является нормой демократии. В России сложилась ситуация, когда источники финансирования партий были неясны (понятно одно – что это были не членские взносы) и, в условиях однообразия программ, партии стали не инструментами демократии, а механизмами манипуляции. Проше говоря, не было публичной политики, не было политической борьбы. Более того, не было «выборов», «политиков» и даже самих «партий» в прямом смысле этих слов. Этому и был положен конец в 2003 году не столько режимом Путина, сколько населением России, солидарно проголосовавшим за кандидатов от одной партии; а фактически – за отказ от партийной дискуссии в том виде, в котором она велась с 1993 по 2003 год.
И ей на смену приходит новая партийная политика – создаваемая Путиным через предпринятые в 2004 году реформы партийной системы. В их числе – укрупнение партий, отмена смешанной системы выборов в Госдуму, введение принципа «партийного губернатора» и т. д.
КРОВЬ БЕСЛАНА И ОБЩЕСТВЕННАЯ ПАЛАТА
Осенью 2004 года, ровно через десять дней после завершения бесланского штурма, президент Путин появился на телеэкранах. То, что он тогда сказал и сделал, вызывает вопросы до сих пор. За прошедший год было много обсуждений и критики «реформ 13 сентября». Но лишь считанное число выступлений на эту тему содержало попытки объяснить, почему Путин считает эти преобразования ответом на бесланский вызов. Впрочем, и в этих случаях в основном имело место явное притягивание за уши: мол, «укрепление государства позволит более эффективно бороться с терроризмом».
Ситуация зашла в тупик. Лояльные граждане задавали вопросы о том, «зачем это». Нелояльные вместо вопросов выдвигали обвинения: «Путин цинично использовал Беслан для укрепления личной власти». Хотя на самом деле такое обвинение – тот же самый вопрос «зачем», только высказанный в привычной для них манере. Более года этот немой вопрос висит в воздухе.
В российском обществе пока нет понимания, что борьба с террором – это не то же самое, что борьба с террористами.
Ответы же оказались неудовлетворительными. В логике «укрепления власти» можно еще понять, зачем отменили прямые выборы губернаторов – угроза распада страны, явно обозначенная бесланской схемой «Дзасохов – Аушев – Масхадов», требовала политического ответа. Но зачем в этой логике отменять депутатов-одномандатников, если именно они, беспартийные лоббисты местных интересов, формировали в парламенте большинство? Зачем, наконец, плодить очередные консультативные структуры вроде Общественной палаты? Клапаны для выпуска пара? Где бы еще столько пара найти в нашей системе?
В этом контексте единственным политическим успехом, видимым результатом «реформ 13 сентября» стало переключение внимания – они стали повесткой дня, их начали обсуждать, и тем самым свою миссию в качестве экстренной терапии бесланской травмы они худо-бедно выполнили. Но это не сняло тревогу и непонимание – просто вытеснило их в сферу подсознания, откуда они пробиваются наружу в самых неожиданных местах. Случилось что-то страшное, власть ответила чем-то непонятным – и мы теперь живем в этом непонятном, которое отгораживает страшное полупрозрачной стенкой. Контакт с реальностью утерян – остается или плыть по течению, или нервически дергаться – что, в сущности, одно и то же. Дефицит общих смыслов резко сужает пространство возможного. Безъязычие – удобная среда бессилия.