Путин. В зеркале «Изборского клуба»
Шрифт:
При всех усложнениях и оговорках институт власти занимает уникальное место — высокопоставленного посредника между обществом и сакральным миром и потому только — власть имеющего, поскольку сначала именно на правителей нисходит некоторая сакральная энергия. Порфироносный свет более или менее ярко сияет на всяком правителе. Хотя этот «посредник-представитель» может быть вовсе никудышным. Властный институт может захватить самозванец, лукавец, диктатор. Но это — отклонение от фундаментального закона мироустройства. Пусть и бесчисленное в огромной реальности истории.
Сеанс одновременной игры, или метафизическое наследие в российском президентстве
У каждой властной роли, отрепетированной веками в разных обществах, свои
Сосуществование разнородных символов санкционировано правовым сознанием современных россиян и не царапает их эстетическое чувство своей аляповатостью. Оно приемлемо и неизбежно, как компромисс сосуществующих культур в самом российском человейнике, суверенитет которого к тому же заметно ослаблен. Подорван и духовный иммунитет.
Институции власти — не исключение. На языке древних подоплёк получается в итоге нестройность сакрального начала. У полифонии есть своя гармоника, но нестройность — это не полифония. И не какофония — это тоже факт. Точнее сказать лада мало или, что то же самое, — со «сходом-развалом» проблемы. Не отлажено. Эклектика, иногда звучащая какофонично и безобразно.
На природу современной российской высшей власти, олицетворяемой президентом, продолжают и поныне оказывать влияние несколько важных зависимостей, доставшихся от прошлого. Они проницательно исследованы уже упомянутым П. Сапроновым. Восходят эти зависимости к различным метафизическим сущностям. Достаточно указать хотя бы основные из них: киевскую, ордынскую, имперскую, советскую и постсоветскую.
От Руси Киевской в генетической памяти помимо прочего нам досталась свобода. Не только в смысле свободного владения землей, занятия ремеслами, выбора ратного дела — дружина имела предводителя, но состояла из свободных людей. И не только потому, что холопов было не более нескольких процентов от всего населения. Речь о свободе в метафизическом смысле, устроении жизни на началах свободного волеизъявления и специфического способа общения с сакральным миром. Эта свобода выбора позволила нашим предкам принять и такое судьбоносное решение, как Крещение Руси.
И «Русская Правда», регламентируя многие аспекты повседневности, является памятником самоуправления тогдашних общин, устроенных сложно, — от верви до волости, земли и княжества.
Были и серьёзные структурные слабости этой системы, провоцировавшие междоусобицы и раздробление, борьбу за власть между князьями.
От властных привычек времён Орды в генетической памяти осталось своё неуничтожимое: данничество и рабство всех, включая князей. Но наиболее важный аспект — признание ордынского хана царской особой вплоть до церковной молитвы за него. Пусть хан и воспринимался христианским народом как попущение, как гнев Божий. Эта хитроумная формула потом пригодится народу православному не один раз. Следствия будут удручающи: распад солидарности, заискивание, интриги и т. п. Оттуда же фундамент нашей государственности — успех Москвы как централизатора русских земель.
Имперский период оставил свои следы. Среди них — вельможность как стиль поведения и обустройства у подножия трона, имитирующий царственность. Но среди имперских следов — и традиция служения государю и Отечеству. При этом и сам государь был первым солдатом империи. Понятия чести и долга — тоже из этого наследного богатства.
Советское наследие — вовсе не особый фрагмент нашей исторической памяти. Это переплавленное в одном котле фамильное серебро всего российского прошлого в интересах невиданного социального эксперимента. Если что и сохранилось из всего «дореволюционья» — то чудом, затерявшись в каких-то сусеках этого котла, куда не дотянулся всесжигающий огонь. Уничтожены едва ли не дотла основные социальные носители большинства прежних архетипов: дворянство, офицерство, купечество, казачество, священничество. На зачищенном ролевом пространстве был спроектирован и построен новый социальный ландшафт со своим способом легитимации власти. В частности, большевизм с самого начала отличали три свойства — подпольность, конспиративность, а также предельный прагматизм и неразборчивость в средствах для достижения целей.
Но была у большевизма и своя высокая интенция. Даже у лицемерия и лжи есть сторона, которая может приниматься за истинную и служить источником энергии. Вопреки всем особенностям легитимации власти её советская форма открыла простор творчеству масс. И массы, и власть были подхвачены мегаисторическим процессом, потрясениями, имевших статус урагана, торнадо. Царствовал бич Божий. И так получается, что большевизм открыл свой способ сакрализации режима в условиях Попущения. Это сложная ситуация. Потому она до сих пор не поддается однозначным оценкам. Любая однозначность грешит невольной лживостью.
Подобно облачным базам данных в метафизических глубинах памяти сохранился генный материал и информация, и, едва возникли условия, — началось возрождение всех этих паттернов по законам социального наследования. Сталин к 3 июля 1941 года в значительной мере осознавал силу метафизики истории и, сделав нетривиальный выбор, включил энергии ее архетипов, сославшись на имена с высочайшей сакральной отметиной. Полководцы в годину страшных битв представляют собой своеобразный тип правителя — спасителя Отечества и вступают в свои отношения с миром сакрального, сравнимые и даже в чём-то замещающие те, которые есть у формального правителя.
Поколение, родившееся в начале 20-х годов и воспитанное в 30-е, едва ли не целиком в своей мужской когорте было принесено в жертву Победе 1945-го. Эта колоссальная жертва создала новые ценности столь же колоссальной и, несомненно, метафизической значимости.
Постсоветский этап открыл дорогу не только индивидуализму, глобализму и капитализму с его тягой к быстрому накоплению любой ценой, монополизации и криминализации любых рынков, включая рынок административных услуг. Стремительно произошло восстановление едва ли не всех форм жизнеустройства и властвования, когда-либо открытых в нашей истории. Происходил и активный импорт институтов. Какие-то реанимации и частично импорт пришлись к месту и времени, что-то оказалось неуместным в стране и бутафорным. Довольно быстро социогенетическое разнообразие вернулось к «естественному» фоновому уровню. Однако ценностной доминантой стал всеохватывающий монетаризм. Ставка на «вхождение в мировое цивилизационное пространство» на волне огульного шельмования опыта ХХ века, вовсе не сводимого к истории КПСС или репрессиям, обеспечила мощную энергетическую подпитку новому «ценностному мейнстриму».
Параллельно всему этому торжеству торжища стремительно начали восстанавливаться традиционные религиозные ценности и институты. Это придало безвременью, смуте 90-х духоподъемный нюанс, а главное — выстроило исключительно важные «параметры порядка», удержавшие страну от ещё более страшных катастроф, чем те, что произошли, и не позволившие парадигме тотального монетаризма достичь всеохватывающего господства. Свою роль сыграло и киноискусство, задавшее важные вопросы: «…В чём сила? Разве в деньгах?.. Сила в правде. У кого правда, тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил. И ты сильней стал? Нет, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда. Значит, он сильней».