Пузыри Земли
Шрифт:
– АКольНаПолпутиНаверхТакНиВнизуНиНаверху...
Розовый бок становился все нахальнее, он уже толкал меня, терся о рукав. Омерзительное чувство заставляло иногда забывать о страхе. С ним не так-то легко справиться - это зажравшееся рыло нечувствительно к детским считалочкам, но что тогда?!
К кораблю мы подошли совершенно обессиленные. Но хотя во рту у меня все пересохло, хотя язык стал наждачной бумагой, раздирающей небо, я не смог сдержать радостного крика при виде трапа, опустившегося мне навстречу.
– Дошли, дошли, - воскликнул я, сбиваясь со считалочки.
–
Я почти на руках вытащил Ее, задраил дверь, толкнул ее в кресло так, чтобы Она не мешала, и отдал команду машине.
"Если корабль не взлетит, - думал я первые тягостные и бесконечно длинные секунды, - им не так-то просто будет захватить нас". Но я зря опасался. Ремонт закончился, и машина пробудилась по команде.
– Ну вот, - сказал я, не оборачиваясь, по инерции все еще всматриваясь в указатели, - теперь порядок. Я могу передать управление автомату.
И тут я услышал, что Она говорит... Она снова возвращалась в свое прежнее состояние: снова чувство опасности и страха занимало ее всю, заставляло сжиматься в крохотную точку в самой себе. Она снова бомбардировала меня этой проклятой картошкой. Я повернулся, чтобы прикрикнуть на нее... Радужные искры носились по кабине, сплотились вокруг нее и подбирались ко мне.
– Что это?
– воскликнул я в отчаянии.
– Как они сюда попали? Ведь их не было, когда я приезжал. Неужели это мы их внесли сейчас как заразу?!
Корабль стартовал плавно и четко, так что меня только качнуло и мягко вдавило в кресло. Но это было жуткое чувство оттого, что искорки роились рядом, и казалось, что именно под их тяжестью вжимаешься в сиденье.
Тонкая пленка окружала ее, и радужная оболочка почти не вибрировала, становясь тем устойчивее, чем слабее ее охрипший, уставший голос.
Сначала меня охватила паника, а через некоторое время неизвестно откуда поднявшаяся неприязнь к ней, будто только с ней искры проникли в корабль. Я едва сдержал первый порыв. Но, когда я представил, что мы будем не только всю дорогу сражаться с пузырями, но можем и привезти эту заразу на Землю, только тогда я по-настоящему понял всю сложность нашего положения.
Должно быть, "шумовая обработка" в Городе не прошла даром, я услышал, как твержу вместе с ней совершенно машинально: КольНаверхуТакНаверхуАКоль НаПолпутиНаверхТакНиВнизуНиНаверху.
А розовый свиной бок все равно подбирался ко мне, искажая все вокруг: рубку, приборы, кресло и Ее, - голова у нее стала расплющенной, нелепой, глаза выпуклые, шея короткой, рот безобразно растягивался при каждом слове.
Я брезгливо скривился - такой далекой и чужой показалась Она мне, забывая, что, наверно, так же безобразно сам выгляжу сквозь слой пузыря.
Гул пустого зала заседания, мимо которого я прошел, так поразивший меня, и окрепшее чувство, вернее, желание сопротивляться, которое пришло вместе с их запиской, все же продолжало биться, искать выхода, страстное желание освободиться от страха оттесняло страх.
– АКольНаПолпутиНаверхТакНиВверхуиНиВнизу...
Лаборатория, ребенок, требующий сказку, скульптор... Одно воспоминание наплывало на другое, но ничто пока не подсказывало, что делать
Мудрец. Мудрец... Что же я не понял там, у реки?
– АКольНаПолпутиНаверхТакНиВверхуиНиВнизу...
Он тоже вынужден говорить - его окружает зараза Города, но ведь деревья, трава, кусты - все остается нетронутым...
– ...ТакНиВверхуиНиВнизу...
Должно быть, только неестественное состояние жизни, каким, наверно, является Город, как заноза, впившаяся в тело Земли, вызывало нападение лейкоцитов - пузырей... Ни дереву, ни траве - ничему живому они не угрожали. Собаки и кошки, птицы и насекомые - они даже не знали о существовании пузырей. И как ни странно, совсем маленьким детям пузыри тоже не опасны. Чем старше они становятся, тем больше появляется шансов подвергнуться нападению пузырей, изолирующих чужеродное тело от здорового тела Земли.
– КольНаверхуТакНаверху...
Но неужели наша бедная Земля получит ко всем своим несовершенствам еще и эту заразу?! Неужели наши бедные муравьята будут взваливать на себя непосильные пшеничные зерна.
– АКольВнизуТакУжВнизу...
И вдруг я вспомнил! Как же я не обратил на это внимание сразу? Я снова и снова, будто прокручивал пленку, возвращался к тому моменту, когда мы подошли к кораблю. Как шарахнулись радужные вихри от меня, когда раздался мой вопль: "Дошли! Дошли!" - как долго они роились вокруг, не смея подобраться ближе... Вспомнил Заседание Комиссии, унылые дни, в которых я увяз, как муха; сомнения, которые меня одолевали; как исчезла цельность первых дней приезда; вспомнил свой сон, когда лед и холод проникали внутрь... А передо мной было ее искаженное пузырем и ужасом лицо: выпученные глаза, в которых страх и отчуждение. Ни слова не слышно, только беззвучно открывается и закрывается по-лягушачьи растянутый рот.
– Послушай!
– почти кричал я.
– Послушай! Их не проймешь этими дурацкими считалочками, эти свиньи привыкли... Послушай. Ты слышишь меня или нет?!
Радужный бок задрожал, завибрировал.
– Я понял, - кричал я ей, озаренный открытием, - почему у меня исчез "иммунитет", - совсем не потому, что прошло определенное время, и я понял, кто такой Мудрец...
Оболочка дрожала, разъединяясь на отдельные мерцающие искорки. И казалось, что становится не так душно, хотя пот лил с меня градом. Звон в ушах начал проходить, я все более верил себе. Я понимал, что надо делать. Мы стояли на грани. И эта предельность решила все. Оболочка уже показала свои слабые "места"...
Все более воодушевляясь, я говорил ей убежденно, уверенно, страстно, пытаясь заразить и ее, хотя знал, что сейчас звук доносится до нее как сквозь несколько дверей.
– Мудрец должен говорить, как и все в Городе, но он говорит невыученные слова, он говорит и глупость, и просто то, что приходит ему на ум. Он добился той же естественности, что шелест листьев, защищающий деревья, журчание воды, спасающее реку, поэтому ему и не страшны пузыри даже ночью... Его атмосфера, которую он создал вокруг себя, такая же цельная, как природа... Понимаешь, в чем была ошибка всех, кто искал выход, - они искали его во вне, а не в себе...