Пьяная Россия. Том второй
Шрифт:
– И выкраду, было бы ее желание! – с энтузиазмом произнес, Сашок.
– Любишь ее? – заглядывал в глаза товарищу, Угодников.
– Люблю, спасу нет, – прижал руку к сердцу, Сашок.
– А она тебя? – допытывался Николай.
– Не знаю, – понурил голову, Сашок.
В стекло щелкнуло, строители разом бросились к окну. Во дворе стояла Катя и подбоченившись, задорно смотрела на Сашка.
– Катенька! – высунулся в форточку, счастливый влюбленный.
– Выходи, погуляем! – позвала его Екатерина.
– Где же тут гулять, засекут! – засомневался Сашок, в смятении оглядывая монастырские постройки.
– А мы через стену
– Да, я тебе всю Вселенную к ногам сложу, не то, что фрукты! – засмеялся Сашок и ринулся к своей любимой.
Богиня
Подметая рясой узорчатый пол храма, отец Петр живо зажигал ладанки. Шабашкин во всем ему сопутствовал.
– Скоро рассветет, – глядя в окно, заметил отец Петр.
– До начала службы еще полчаса, – взглянул на наручные часы, Шабашкин.
– Успеем, – обрадовался отец Петр, направляясь в темный алтарь.
Шабашкин поспешил следом.
Ростислав совсем перестал спать. Днем робил на стройке, по ночам помогал сторожить монастырь.
Роль ночных сторожей добровольно взяли на себя три монаха. Монахини были отстранены от ночных бдений, им хватало дневных занятий. В монастыре процветало сразу несколько направлений трудовых послушаний: иконопись, золотошвейство и пекарня. В пекарне увлекательно, засучив рукава и переодевшись в поварское белое одеяние, очень любил пропадать отец Афанасий. При монастыре был открыт хлебный магазинчик, где молоденькие послушницы, сменяя друг друга, продавали городским лакомкам вкусные постные пироги. Сам отец Афанасий, кстати, в прошлом, действительно окончивший кулинарное училище, каждый день выпекал шикарный ягодный пирог для матери Леониды. Настоятельницу он обожал, боготворил и по всему видать, любил безответной, платонической любовью.
Отец Павел тоже не сводил влюбленных глаз с матери Леониды, частенько в разговоре сравнивал мать-настоятельницу с самой Богородицей и томился возле ворот, переминаясь в ожидании возвращения, когда на единственном автомобиле, принадлежавшем монастырю, она уезжала куда-нибудь, по делам.
И лишь на отца Петра не действовали чары настоятельницы, он заменил любовь борьбой. И утром, и днем, и вечером отец Петр воинственно мотался по всей территории монастыря и пугал мирных жителей, выбегая с ведром святой воды за пределы монастырских стен. Это у него называлось «обходом».
Мать Леонида относилась к деятельности отца Петра снисходительно, но на Шабашкина, едва не сошедшего с ума после наваждения, посматривала настороженно. Ростислав и сам ее сторонился, предпочитая прятаться за спины товарищей, когда она вторгалась в общество строителей. Тем не менее, она частенько пыталась начать разговор с Шабашкиным, вызывая его на откровение и даже однажды, пригрозила самолично провести над ним исповедь:
– Настоятельнице разрешено исповедовать!
– Я не подчиняюсь вам! – возразил Ростислав, прячась за спиной отца Петра.
– На момент ремонта детских спален подчиняешься! – горячо выкрикнула мать Леонида, стараясь схватить непослушного мастерового за руку.
Но Шабашкин вырвался и позорно бежал. Инстинктивно, он ощущал в матери Леониде нечто непостижимое, невероятное для монастырских будней. Бывало, он обсуждал свои ощущения с товарищами и те во всем его поддерживали.
Тарасыч с Ленчиком по их же заверениям никогда так не работали. Они, будто стахановцы, ломили от зари до зари, изредка прерывались, перекусывая хлебом, запивая коровьим молоком. Отец Павел имел послушание на коровнике, где в чистых стойлах, под опекой нескольких монахинь и послушниц, жевали сено не только коровы, но и беленькие, ухоженные козы. Молоко продавали через тот же хлебный магазин городским лакомкам, каждое утро выстраивающимся в длинную очередь. Сами монахи молока не пили, масло и творог, что получали из продукта подручные отца Павла, не ели, животная пища была запрещена в монастыре.
Николай Угодников подпал под обаяние настоятельницы, и потому используя любую возможность, пропадал в церкви или трапезной. Тарасыч с Ленчиком не возражали, потому как, его заменяли Сашок и Шабашкин.
Конечно, его товарищи по-прежнему боялись нападения дьяволов, но наблюдая за поведением Шабашкина, пришли к выводу, что дьяволы выбрали Ростислава своей жертвой, также рассуждал и отец Петр, заставляя подопечного заучивать наизусть молитвы от врагов рода человеческого.
Осветив храм неверным светом ладанок, подвешенным у каждой иконы, отец Петр принялся окуривать ладаном, а Шабашкин наступая на пятки монаху, брызгал святой водой большой кистью во все углы. Воду он таскал в специальном десятилитровом ведерке, личном изобретении отца Петра. Ведерко, увенчанное плотной отодвигающейся крышкой, можно было вешать на шею, ручку отец Петр удлинил и усовершенствовал мягкой оберткой, чтобы не было обременительно таскать ведерко, скажем, длительное время.
И тут, в храм вошла мать-настоятельница, оттеснив отца Петра и препроводив его мановением руки, включать электрический свет, небольшие рогатые люстры висели под потолком. Она взяла Шабашкина в плен и он, попятившись, оказался в углу, зажатый стеклянным гробом с мощами некоего святого и матерью Леонидой. С потемневшими глазами она вдохновенно говорила о Христе. От ее развевающихся одежд пахло дождевой свежестью. Шабашкина трясло от ее близости, нет, он не влюбился, но испытывал примерно тоже, что испытывает привороженный человек, когда одновременно и притягивает, и отталкивает от очарователя. Старательно, изо всех сил он уходил от бешеного желания схватить мать Леониду и, сжав в железных тисках объятий, добиться, наконец, чтобы она сбросила маску настоятельницы, увидеть настоящее выражение ее лица!
Его бесило, как она изображала из себя богиню. Как собирала вокруг себя молоденьких послушниц и монахинь, чтобы манипулировать ими. И те, во всем потакая своей богине, забегали вперед, чтобы раболепно взглянуть ей в глаза. Практически все, кроме послушницы Екатерины, участвовали в общем сумасшествии. Екатерина всегда стояла особняком и смотрела с недоверием, за что настоятельница ее беспрестанно наказывала, посылая на тяжкие послушания, в основном траву косить и заготавливать сено для скота.
– Ведьма! – кричала она на Катю и била ее по щекам. – Смотришь исподлобья, ступай картошку чистить! Плачешь? Немедленно, прочь с кухни, нечего пищу слезами портить! Иди, реви над кормом для коров!
Строители с негодованием наблюдали за бесчинствами монахини и удерживали Сашка, не позволяя заступаться.
А Катя, не сломленная, и решительная шла на очередное наказание, подавшись вперед, сжав кулаки, впечатление агрессивности разгоняло всякие сомнения у мужиков, сочувствующих ей. Такая девка себя в обиду не даст, даже монахине, верили они.