Пять баксов для доктора Брауна. Книга 6
Шрифт:
— Нашли, о чем спросить даму!
— Вы — моя тетка, мне можно. Правда, Алекс, сколько?
— Сорок семь, — буркнул Фокс.
Саммерс подумал, подумал и пожал плечами. Ему нечего было сказать.
Жалюзи были опущены, но солнце палило неумолимо. Попугай щурил морщинистые веки, дыша через раскрытый клюв. От жары даже халаты из прохладного шелка мгновенно превращались в пропотевшие тряпки. Возвратившись в очередной раз после холодного душа, который не был в действительности холодным, но все-таки приносил временное облегчение, Фокс читал журнал. Он обмахивался пышной шляпой тетушки Элизабет. Рядом лежал парик.
— Меня тревожит одно обстоятельство, — сказал он. — Джейк, вы не ощущаете класс человека, с которым нам предстоит иметь дело. Вы привыкли иронизировать. Вам плевать на условности. Вы, наконец, не желаете понимать субординации демократического общества.
Коммерсант, тоже в халате, только отмахнулся. Он взял корыто, вода в котором начала попахивать, и ушел с ним в ванную. Вернувшись, он бросил в воду черепаху, которая устроилась у него под ногами, сел в кресло напротив и налил из сифона газировки.
— Мяу, мяу! — запел попугай.
Фокс вздрогнул — в своих раздумьях он совсем забыл о проклятой птице.
— Вам будет трудно даже поговорить с нашей барышней, — продолжал он. — Она поехала в Египет — тут и обычному человеку не мешало бы ходить с охраной. Словом, при юной особе целый штат персонала. Меня это беспокоит.
— Ерунда.
— Вы уверены?
— Конечно.
В номере воцарилось молчание. Оно длилось до тех пор, пока задумавшийся Саммерс не понял, что Фокс настойчиво о чем-то спрашивает.
— А? — очнулся он.
— Есть у вас план?
— Зачем?
Джейк взял со стола две резиновые фигурки носорогов, которые купил в Марселе и стал ими жонглировать.
— Импровизация, тетечка. Всегда только импровизация.
Фокс наблюдал, как черные силуэты сменяют друг друга в воздухе.
— Гм-гм, — пробормотал он. — Я предпочел бы иметь подготовленные позиции.
— Ой, ну хорошо. Давайте ваши позиции.
Алекс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
— Понимаете ли вы, что охрана должна иметь абсолютно четкие инструкции? Что именно да, а что именно нет. Что именно пресекается немедленно двумя-тремя пулями, а что является желанием хозяйки, которому никак нельзя препятствовать. И что абсолютно можно, поскольку это мисс Вандерер дозволяется?
— Прорвусь, — отмахнулся коммерсант. — Если только меня не убьют, как только я к ней подойду.
— Я полагаю, — не открывая глаз, произнес Фокс, — инструкции должны быть приблизительно такого рода: «Если в поле зрения моей дочери попадает молодой человек, все должно происходить в соответствии с общепринятым порядком. Что делать, если он всего лишь с ней разговаривает? Нельзя же убивать его сразу. По крайней мере, это не вполне корректно». Потом, вероятно, если вопрос становится достаточно назойливым, имеет место распоряжение доложить хозяину.
— Да ему тем же вечером все будет доложено, — легкомысленно отозвался коммерсант.
— Несомненно, — подтвердил Фокс.
— Ему вообще все будет докладываться, — Саммерс улыбнулся. — Важно другое. Вандерер не идиот, чтобы тащить малолетнюю дочь на раскопки. Он явно не хотел этого. Этого хотела она. Понимаете?
— Понимаю. Я хочу, чтобы вы обдумали следующее. Главное действующее лицо отнюдь не наша мадемуазель, а ее отец. Все, что произойдет, произойдет по его распоряжению и в соответствии с его желаниями. По сей причине нам нужно исходить из его точки зрения, а не из нашей.
— Разберемся, — сказал коммерсант.
Теперь он был занят другим важным делом: достал из плачущего ледяного шкафа рубленую говядину, чтобы порезать ее на мелкие кусочки. Швырнул мясо в ведро, полюбовался, как расправляются с ним черепахи, затем насадил кусок на зубочистку и присел перед клеткой с ящерицей.
В номер постучали — горничная принесла свежую газету.
Фокс надел пенсне. На некоторое время воцарилась тишина.
— Прилетел, — сказала своим скрипучим голосом миссис Кеннел. — «Вчера утром Джон Вандерер, прибывший в страну, чтобы провести несколько недель на раскопках, нанес, как обычно, дружеский визит королю Фуаду».
Газету швырнули на стол.
— Нужно все устроить как можно скорее, пока Вандерер не отбыл в Саккару, — произнес Фокс. — Ну, как вам человек, который начинает каникулы с дружеского визита к королю? Не боитесь?
И он взглянул на часы, висевшие на цепочке на его шее.
— Время ланча. Что ж, друг мой, наш выход. Вы готовы?
Джейк Саммерс, то есть, конечно, Ральф Кеннел, спускался по лестнице отеля. За его локоть держалась тетка. Они чинно подошли к ресторану — причем, тетка умудрилась с царственной рассеянностью пробормотать «спасибо, голубчик» лакею, распахнувшему дверь, и пройти в зал перед самым носом у размалеванной флапперши в абрикосовом муслине, стрижке а-ля Джозефин Бейкер и бусах до колена. Флапперша фыркнула. «Старая лошадь!» — процедила она сквозь зубы.
Коммерсант сделал вид, что не услышал этого замечания. За флаппершей со смехом проследовала стайка подруг. Он пропустил девиц и в этот момент увидел, что за столиком у окна сидит юная особа, подвернув одну ногу под себя, вертит головой и, поправляя очки, лопает мороженое.
Саммерс удивился.
Он ожидал увидеть белую кожу и глянцевые пружинки локонов, вздрагивающие на спине — как у Мэри Пикфорд, ямочки на щеках, открытый взгляд, вздернутый носик и яркий рот сердечком. Он представлял нежную девичью шею в вырезе матроски и ноги теннисистки. Словом, он ожидал увидеть кого-то вроде юной Джейн в фильме о Тарзане. А увидел особу, слишком маленькую и слишком худенькую для своих лет. Прямые белокурые волосы, рассыпанные по плечам, были схвачены простым синим бантиком за ушами — несколько оттопыренными. Особа была в чем-то белом, спортивном, без рукавов. Руки и ноги ее были непропорционально длинны, умные глаза близоруки, нос великоват, а рот готов к усмешке.
— И все-таки в девчонке чувствуется стиль, — заметил коммерсант, усаживаясь с тетушкой за соседний столик.
Миссис Кеннел благосклонно кивнула, усаживаясь на подставленный стул.
— Долгие годы презрения к окружающим великолепно оттачивают подобные вещи, — вполголоса произнесла она. — Это, впрочем, не наше дело. Смотрите: охрана.
Оба обозрели охрану, скучавшую за соседним столом — двух мрачных неразговорчивых типов лет по сорок в одинаковых лаковых туфлях, одинаковых белых турецких рубахах, поверх которых были надеты их собственные жилеты и брюки. И хотя вместо одинаковых белых шляп на охранниках Эдны Вандерер красовались фески, «Чикаго» было написано у них на лбу большими буквами.