Пять дней из жизни черепахи
Шрифт:
Зубры неторопливо отходили, но как только видели, что теперь уже можно, шумно, с необыкновенной для таких громадин скоростью и проворством устремлялись к кормушкам и погружали в них морды.
Ели они обстоятельно, не отвлекаясь, с аппетитным и громким чавканьем, которое постепенно переходило в довольное похрюкиванье.
Спустя много дней и месяцев, оказавшись в настоящем, ничем не огороженном большом лесу, где приходилось заботиться о себе самому, Рум из всей своей прошлой жизни помнил отчётливо, пожалуй, лишь это: человека с ведром и кормушку, над которой курился овёс. Но, не зная, что это всего лишь воспоминания, не понимая вообще, что такое воспоминания, ожидал всякий раз наяву появления Зубровода с ведром у кормушки:
Наевшись, он обычно не вспоминал ничего.
За первое лето Рум так вырос и возмужал, что вполне мог сравниться с годовалым коровьим телком.
Он уже разбирался в травах, листьях и ветках: какие из них нежны и приятны на вкус, а какие не стоит и пробовать — этому он научился, глядя на старших.
В знойные летние дни Рум также научился у старших находить спасение от бесчисленных комаров и слепней в «ку-палках» — неглубоких, растоптанных ямах, заполненных песком и пылью. Если в такой купалке хорошенько вываляться, «искупаться», то зуд от укусов разъярённых насекомых становился потише.
Рум однажды и сам сделал открытие. На поляне, где долгое время лежали сухие, негодные в пищу ветки и обглоданные до чистого дерева колья, был устроен костёр. Это происходило в отсутствие зубров, когда они, как
обычно в послеобеденный час, совершали прогулку в отдалённую часть загона, где протекал ручей, а потом нежились под сенью раскидистых серебристых вязов. Сушняк, предварительно собранный Зуброводом в высокую кучу, вспыхнул от спички, словно гигантский муравейник. Пламя взметнулось к небу и так же быстро опало, приникло к земле, дожирая остатки хвороста. Рум почуял издалека запах дыма, горелого дерева. И хотя самому ему не пришлось испытать, что такое лесной пожар, это насторожило его. Рум то и дело принюхивался к тревожному запаху. Он не посмел прилечь и был ко всему готов.
Ночью дождик смочил кострище, к утру ветер просушил золу и угли, и теперь посреди пятнистой порыжелой травы на поляне чернела круглая большая проплешина. Наткнувшись на неё днём, Рум осторожно ступил в загадочный круг. Это была не простая земля, но пугающего запаха уже не чувствовалось. Возле его ног поднялись лёгкие фонтанчики пепла, медленно оседая. Рум лизнул языком остывшую головешку — вкуса он не почувствовал. Это не было тем, что едят. Всё же он не ушёл. От золы, от пепельно-серой массы тянуло мягким теплом. И Рум внезапно опустился на брюхо прямо в эту податливую ласковую теплоту. И затем, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство, принялся перекатываться то на один, то на другой бок, будто он вовсе не был огромным и грозным зубробизоном. Да ведь, наверно, и он мог, хотя бы ненадолго, почувствовать себя всего лишь звериным детёнышем — пушистым, беззаботным. А навалявшись как следует в свежей золе, он вдруг сделал открытие: подобные чёрные пятна годятся для тех же целей, что купалки. И это пришлось очень кстати, потому что в лесу комаров, мух и слепней расплодилось в то лето предостаточно...
С наступлением осенней прохлады несносные насекомые в один день исчезли, словно их и не было. А что касается зубров, то они в своих шубах к такой прохладе были не чувствительны.
Вскоре начались непогоды — дождь по нескольку суток, и листья на деревьях уже не просыхали, а только желтели, желтели, и земля сразу стала неприютной и мокрой. В ненастные дни Рум находил пристанище где-нибудь в редколесье, на возвышенности, где не застаивалась вода. Теперь у него были крепкие ноги, и он мог простоять на них неподвижно много часов подряд. Но иногда он ложился и, быть может, дремал, а от его влажных боков вздымался тёплый парок. Неподалёку дремали Рукавица, и Ручка, и все остальные — кто лёжа, кто
...Когда наступила пора обильного листопада и предзимних ясных утренников, с ним будто что-то произошло. Рум то принимался скакать галопом без всякой причины, без цели, смешно вскидывая верёвочный хвостик с кисточкой на конце, то приставал к своим взрослым сёстрам, неожиданно наскакивая на них сбоку, с тыла, мешая им сохранять полагавшуюся по возрасту солидность, а также пережёвывать бесконечную жвачку. Сёстры зверели и, не в шутку бодаясь, прогоняли докучливого братца.
Всё же он нашёл себе друга зубрёнка, на полмесяца младше его самого, на которого он до сих пор почему-то не обращал внимания.
Они встретились на усеянной огненно-жёлтыми и огненно-красными листьями поляне и сразу принялись бодаться. Нет, это, конечно, была всего лишь игра, у них и рогов-то ещё настоящих не выросло, а только намечались — пара твёрдых, покрытых шерстью бугорков, вполне безобидных на вид. Но это не мешало им померяться силой.
Сперва они, пригнув головы, упёрлись лбами друг в друга — кто кого сдвинет с места? — и долго оставались в таком положении. Зубры как правило, сильнее бизонов, но медлительнее, неповоротливее. И бодаются зубры всегда честно, упираясь друг в друга лбами; Бизон хитрее: он, если видит, что в честном бою не возьмёшь, норовит обойти, словчить. Рум унаследовал полезные для себя качества и от зубров, и от бизонов. *В решительный момент, когда, казалось, вот-вот кто-то из них не выдержит и отступит хоть на шаг, Рум сделал обманное движение головой, будто собирался усилить натиск, а сам отскочил вбок. Противник, не ожидавший подвоха, со всего маху проскочил мимо.
Зубрёнок ещё приходил в себя от изумления и обиды, а Рум как ни в чём не бывало снова стоял перед ним и, пригнув голову к земле, вызывал друга на поединок.
Так они провозились почти целый день, и в последующие дни, встречаясь на тропинках, полянах или возле кормушек, каждый раз затевали весёлую возню.
Взрослым животным было сейчас не до них: наступила пора осенних свадеб, яра, когда взрослых, кажется, покидают все другие заботы и помыслы, кроме одного: быки заняты тем, чтобы прогнать соперников со своей территории, укрепить единоличную власть, а зубрицы повсюду послушно следуют за мужьями.
Ночью земля, особенно в углублениях, в низинках, покрывалась хрустящей корочкой льда, а трава становилась звенящей и хрупкой. Но затем пригревало солнце, и лёд таял.
И вдруг выпал снег
Это был первый снег в жизни Рума, и он не мог надивиться ему. На какой-то миг ему показалось, что это жирные белые мухи кружатся, кружатся в воздухе и облепляют со всех сторон землю. Но если бы это были мухи, они бы жужжали и кусались.
И Рум догадался, что это совсем другое...
Снег падал большими хлопьями, густо и скоро покрыл всё вокруг: на чёрных голых ветках деревьев, на зелёных еловых лапах лежали ещё одни, белые, ветки и лапы; травы, земли больше не было, а только пухлое покрывало, под которым угадывались все эти неровности местности — кочки, холмики, ямки, овражки. Лишь кое-где смежную пелену прорывали непокорные прутики и травинки — они всё же были, существовали там, внизу.
Рум стоял, припорошённый снегом, хотя тот давно уже перестал падать, и день был в полном разгаре: он словно боялся пошевельнуться.
Издалека протяжно зазвала труба. Мимо Рума несколько взрослых зубров прошли на обед, оставляя за собой чёрные дырки следов. Тогда наконец и он сдвинулся с места...
А тот первый снег, конечно, растаял. И ещё не один раз принимался идти снег и потом снова таять, пока не пришла настоящая, с морозом, с метелями, с белым негреющим солнцем, зима. Но никакие морозы не были страшны Руму. А снег оказался приятным, мягким, и его можно было лизать.