Пять имен. Часть 1
Шрифт:
Ну что тебе сказать? Кончилось все тем, что Гильермо ее застукал.
Капити? чего еще ждать, когда раздеваешь свою женщину на глазах у всех рагацци, нашел он ее на заднем дворе с молодым Филиппо Тино и сильно побил, очень сильно, так, что кожа сошла с ее оливковой спины, а медовые глаза покраснели, как от маисовой чичи, это они там пьют такое в Санта-Рите.
Тут-то все и началось. Хуана пожаловалась папе, написала ему в тот же день, полила письмо слезами, тот приехал и долго под дверью стоял, не пустил его Гильермо, а потом плюнул на крыльцо и посыпал чего-то из горсти.
Встреться, сказал он, теперь и ты со своим зверем. Сказал и уехал.
Потом уж мы узнали, что заклятие это было простое — каждый раз, как посмотрит Гильермо на другую
Надо ли говорить, бамбина, что через неделю от Гильермо одна голова осталась.
Так и торчала она из земли последние два дня, пока через двор Ведардо не прошла соседка, синьора Дионисия, с корзиной белья, она его брала стирать у старого дона, и вот, принесла обратно, качая крутыми своими бедрами, и ведь некрасивая даже, бруттина, только и есть, что бедра, но хватило и бедер, чтобы Гильермо совсем провалился.
Спрашиваешь, зачем он потом к отцу приходил? Это теперь весь квартал знает: просил, чтобы Хуану домой отослали, не может он, дескать, смотреть, что она в его доме вытворяет, и не смотреть не может, такой вот рай для обиженных, с окошечком, семпре ла солита сториа, теперь и ты знаешь, Елена, посмотри-ка, дождь кончился, самое время искупаться, андиамо, белецца! суль трамонто делла вита.
Про дух противоречия
Вот ты над именем Леандро посмеиваешься, говоришь, отдает Декамероном? А как бы тебе имя Горацио понравилось? Горацио, по прозвищу Да.
Так его еще со школы прозвали, дружка моего, оттого, что слово нет он никому сказать не мог. Никогда не мог, капити? Такой вот рагаццо эластико.
Работал он на складе у купца Ченти, счетоводом, рыбу принимал у рыбаков, всего и дел-то — записывать цифры в столбик, а рыбаки эти, что же? тряхнут, бывало, у него перед носом скользкой связкой дорадьих хвостов, чешуйками блеснут жалобно, на жизнь поплачутся, наш Горацио и спекся, бене, говорит, амичи, и пишет, что просят.
А хватится хозяин — недостача, тут уж доброму Горацио из своего кармана платить приходится, очень это жену его, Филомену, расстраивало. И это бы еще ничего, только ведь он и жене отказать не умел: повернется к нему ночью томная Филомена, он и старается, пыхтит, бедолага, хотя ни любви, ни огня в нем на мизинец нету, одна усталость плитой на ключицах. А Филомене любви и огня хочется, чтобы все, как у людей, а не от безотказности. Вот и пошла синьора к колдуну, накопила сорок тысяч лир и пошла. Женщина она была недалекая, корпулента э пиньола, Ганса Касторпа аптечной фирмой считала, а смуглую леди сонетов — рекламой загарного крема, чего уж там, такие и в колдунов верят, феномено нормале.
Что дальше было? Аллоре. Дал ей колдун длинную булавку серебряную и говорит: это, говорит, синьора Филомена, не просто булавка, а Дух Противоречия, суть мужского естества, магиа, говорит, бьянка э натурале. Когда твой муж более всего покорен и тих? Ночью, в постели? Мольто бене. Воткнешь ему булавку в лацкан пижамы, но только один раз! а там уж сама увидишь, что делать.
Так она и поступила. Наутро Горацио Да, проснувшись, первым делом пощечину ей залепил, дескать, постель несвежая, кофе холодный и в доме пахнет вчерашним ризотто, но Филомена, знай, улыбается: мужчина в доме! так и вьется вокруг него, рагацца повера, ирритата…только до любви в тот день так и не дошло, вернулся Горацио с работы, с рыбаками всласть наругавшись — вот уж они удивились! — да и спать в чем был завалился. Ну, подумала синьора, значит, мало было первой дозы, но ведь помогает, допо тутто! и — еще раз ночью булавку в лацкан воткнула. Заворочался Горацио, всхлипнул, но не проснулся, а уж проснувшись — пошел в свой сарайчик, затащил туда малютку Пердиту, хозяйскую дочку, изнутри дверь столом рабочим припер, и — давай ее, дочку эту, по всякому вертеть, да по разному прилаживать, бамбина про торговлю и думать забыла, к вечеру только Горацио из сарайчика вылез, рубашку в штаны заправил, сплюнул длинно в сторону моря
Ну что тут сделаешь? жена, натуралементе, принюхалась, губу прикусила, ладно, думает, си аспетта, начались волшебные фокусы, издержки прекрасной метаморфозы…это я с диалетто локале тебе, Елена, перевожу, а что она на деле подумала, ты все равно не поймешь.
Говорить ли тебе, что в третий раз синьора с булавкой в спальню пришла? Теперь уж, думает, естество это самое, Дух Противоречия, в нем точно проснется, а тут как раз я стою, в тонкой рубашке с воланами, погляди же на меня, адультеро ты этакий, ненаглядный изменник!..кольнула было в лацкан, да только встрепенулся Горацио Да во сне, протянул к ней жадные руки, Пердита, бамбинелла миа! прошептал, глаз не открывая, и — покачнулась Филомена, не удержалась, воткнула булавку между пижамными пуговицами, между курчавыми кустиками, прямо в сердце.
Наутро столько шуму было в доме у синьоры, квеста мелодрамма! квеста конфузионе! столько слез, что никто пропажи не заметил, а булавку-то серебрянную сорока утащила, и в гнезде спрятала, под крышей у прачки Дионисии, вот уж потом житья от нее, Дионисии этой, всему городу Ноли не было, пока не узнали в чем дело…но это уже другая история, ди пока импортанса, совсем другая история.
Про Осу Беспокойства
…но это бы все ничего, а вот с племянницей её, Франческой, и вовсе конфузия вышла, расскажу тебе, слушай.
Была у нее, Франчески этой, привычка с малолетства — сидеть с открытым ртом, вроде как задумавшись, так она и девушкой став, часто посиживала, и вот в этот самый рот к ней однажды не то пчела, не то муха залетела, прямо в этот, как его, аппарато респираторио. Вскрикнула Франческа и крепко рот захлопнула с перепугу.
Тут-то все и началось. Стали в городе всякие вещи твориться, даже нам, местным, ко всему, как ты знаешь, привыкшим, непонятные. То, понимаешь, все циферблаты на городских часах возьмут и запотеют (а это Франческа, анима семпличе, в слезах проснулась), то все бакалейщики заснут одновременно, так что ни сахару не купишь, ни соли (а это Франческа за расческу взялась и волосок больно выдернула)… да что там — стоило ей однажды за вишневое дерево в мамином саду приняться, тут же во всем Ноли отсырели спички, и, пока она с тяжелой корзиной из сада не вышла, ни одна хозяйка не могла плиту разжечь, а рыбаки без курева чахли, кроме, разумеется, тех, кто в море.
Не сразу мы догадались, в чем тут дело, ке дьяволериа э квеста! а уж когда догадались, стало Франческе совсем туго.
Нечего и говорить, что никто ее в жены брать не собирался, хотя до этого очень даже поглядывали, такой вот случай сфортунато э фатале.
Так бы и тянулось, наверное, до сих пор, когда бы не дон Эса с Каброры, энтомолог мольто селебре, хотя ты, небось и не слыхала, персона синификанте, к тому же — собиратель халдейских рукописей, говорят, некоторые он даже прочел.
Приехал дон Эса в город Ноли, прознав про наши чудеса, поселился в моей гостинице, натуралементо (тогда как раз кофейные зерна горчили, оттого что Франческа с доньей Филоменой в лавке поругалась) и сразу, в первый же день, сказал, что знает в чем тут дело. Так и сказал, на этой самой терассе, где мы с тобой нынче сидим, с торжеством в голосе, похожим на визг старой мельницы, на слушателей поверх очков глядя и головой, похожей на перезревший плод, покачивая.
Фань гун цзы син, как говорят китайцы, ищи в самом себе! — сказал он, это в вашей барышне не пчела и не муха никакая, а всамделишная Оса Беспокойства, я за ней всю жизнь гоняюсь, в моей коллекции как раз такой и не хватает для полного моего энтомологического счастья. Берусь, сказал дон Эса, вас от напасти избавить, и необьяснимое в городе под корень извести, то есть совершенно безотказный Способ знаю… только вряд ли на это семья Франчески согласится, потому как способ этот мольто специале, я о нем в старых книгах вычитал и сам еще на практике не испытывал.