Пять лет рядом с Гиммлером. Воспоминания личного врача. 1940-1945

Керстен Феликс

Демократические выборы в Германии, – продолжал читать Гиммлер, – под контролем Америки и Великобритании. Не возражаю. Устранение фюрера и запрет партии? Ну и как мне это осуществить?

– Сами решайте, но это должно быть сделано, так как союзники никогда не пойдут на соглашение ни с партией, ни с фюрером.

– Да, этот пункт переварить труднее всего, – задумчиво произнес Гиммлер. – Он выбивает землю у меня же из-под ног. А дальше этот бред! – воскликнул он, крайне расстроенный. – Я должен включить в условия мира право союзников призвать немцев к ответу за так называемые военные преступления. Это полное безумие, господин Керстен! Мы, немцы, не преступники,

мы не совершали военных преступлений. Мы – достойный народ, сражающийся храбро и с честью. А то, что союзники в последние несколько лет превращают наши города в руины – не преступление? Неужели вы не понимаете, что в случае поражения Германии Европа окажется под пятой России, а лет через десять – может быть, и Америки?

Далее в вашем списке идет сокращение германской армии до размера, который сделает агрессию невозможной. Что под этим подразумевает мистер Хьюитт? Мы должны вернуться к стотысячной армии? С ней мы не сможем оказывать сопротивления русским. Германии нужна по меньшей мере трехмиллионная армия, чтобы защищать Европу от востока. – Несколько минут спустя Гиммлер сказал усталым голосом: – Сегодня я не могу принять решение. Хьюитт проведет в Стокгольме еще несколько дней. Ваши предложения для меня приемлемы, кроме ответственности за мнимые военные преступления.

Я спросил Гиммлера, могу ли дать знать Хьюитту и Граффману, что он, Гиммлер, в принципе согласен?

– Ох, подождите еще несколько дней, – ответил Гиммлер. – Я должен все обдумать. Я понимаю, что эта война стала для всех нас катастрофой. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы остановить ее. Но Америка тоже должна проявить добрую волю.

Этот разговор между рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером и мной состоялся 4 декабря 1943 года в полевой штаб-квартире в Хохвальде, Восточная Пруссия. Разговор начался рано утром, в четверть десятого, и закончился без десяти минут одиннадцать.

Хохвальд

9 декабря 1943 года

Весь день я упорно старался уговорить Гиммлера заключить мир. Дело дошло до настоящей баталии. Гиммлер постоянно прибегает к аргументу: «Я не могу предать моего фюрера. Я стал тем, кто я есть, благодаря ему. Я был никем до того, как он назначил меня на эту должность. И теперь мне ужасно даже помыслить о том, чтобы бросить его в беде».

Постепенно Гиммлер успокоился и понял, что надо принимать решение. Сегодня утром без четверти десять он сказал, что его внутренний конфликт закончился и он готов вести с Хьюиттом мирные переговоры на основе моих предложений. Но хотел, чтобы другая сторона понимала – Германия не побеждена, не находится в состоянии краха и ее военная мощь ничуть не ослаблена. Однако он готов пойти на этот шаг, учитывая всеобщую потребность в мире. Тем не менее он настаивал, чтобы Америка постаралась понять Германию и выказала признаки доброй воли.

Гиммлер поручил мне сообщить об этом Хьюитту, но подчеркнул, чтобы в отношении переговоров соблюдалась строжайшая секретность.

Полевая штаб-квартира

13 декабря 1943 года

Вернувшись сегодня утром к Гиммлеру, я сказал ему, что настал момент принести мир Европе и ее измученным народам.

– Вы уже забыли наш недавний разговор? – спросил я. – Не пора ли перестать думать о несущественных мелочах?

– Ах да, вы совершенно правы, – согласился Гиммлер. – Слишком многими вещами забит мой разум. И у меня нет сотрудника, которому я действительно

мог бы доверять, который избавил бы мои плечи от постоянного груза текущих забот. Всякий раз, как я думаю, что этот человек мог бы заменить меня, он заходит слишком далеко и ведет себя как слон в посудной лавке.

– И вдобавок требует, чтобы вы убивали на месте всех военнопленных, – добавил я, – чтобы навеки очернить ваше имя.

– Вы ошибаетесь, – ответил Гиммлер. – Ни один из моих вождей СС не говорил со мной об этом, это целиком моя забота. Несколько дней назад так велел мне фюрер – это его идея.

– А вы не понимаете, господин рейхсфюрер, что подобные идеи может порождать лишь больной разум? – спросил я.

– Я не имею права об этом думать, господин Керстен.

– И все же подумайте, – настаивал я. – Сейчас вы должны взять дело в свои руки и не позволить Адольфу Гитлеру навлечь на Европу новые бедствия.

– Да, да, да, вы правы, я знаю, знаю, знаю, – ответил Гиммлер. – Я постоянно думаю о ваших переговорах с Хьюиттом. Я же говорил вам, что в принципе согласен. Сегодня утром мне даже пришла идея – не лучше ли пригласить Хьюитта сюда? Ведь он вполне может полететь в Америку из Стокгольма через Германию и Лиссабон. Тогда мы спокойно обсудим его предложения во всех подробностях. А его последующий разговор с Рузвельтом станет более предметным.

Я согласился, что это хорошая идея, но высказал опасение, не появится ли у Риббентропа возможность вмешаться.

– Разумеется, нет, это нам не грозит, – сказал Гиммлер. – Мы впустим Хьюитта в страну без визы и ничего не сообщим в министерство иностранных дел. Лучше всего будет, если вы полетите в Стокгольм, имея полномочие провезти обратно через границу человека, не показывая его документов. Затем вы отправитесь с Хьюиттом в Харцвальде, и там я встречусь с ним. Точно так же мы обеспечим его отправку в Испанию.

Я согласился, что это наилучший способ обсудить вопрос с Хьюиттом, но попросил послать вместо меня другого человека, поскольку это исключительно германо-американское дело, и кроме того, я не желал играть активную роль в политике. Для этой задачи превосходно подошел бы Шелленберг. Кроме того, Шелленберг произвел очень хорошее впечатление на Хьюитта, который бы тоже одобрил этот выбор.

– Вы действительно думаете, что поехать в Стокгольм и пригласить Хьюитта лучше Шелленбергу, а не вам? – спросил Гиммлер.

– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил я. – Я наладил контакт с Хьюиттом, чтобы принести какую-либо пользу Европе. Кроме того, в данном случае я считал себя не более чем врачом, который прописывает лекарство, чтобы вылечить пациента. Но принимать лекарство должен сам пациент. В задачи врача это не входит.

– Да, да, вы правы, – согласился Гиммлер, – я пошлю за Шелленбергом и поговорю с ним. Мы сможем договориться со всеми условиями, за исключением этого проклятого пункта о военных преступлениях – американцы должны от него отказаться. Он затрагивает нашу немецкую честь.

Записав этот разговор, я пошел к Брандту и рассказал ему, как обстоит дело. Брандт обрадовался, что Гиммлер наконец-то готов покончить с войной. Он сказал, что приказы фюрера уже давно кажутся ему все более и более странными. Как было бы превосходно, если бы мы заключили мир! Тогда он немедленно эмигрирует из Германии. Брандт спросил меня:

– А вы куда поедете после войны?

– В Голландию, – ответил я, – это моя страна.

Гут-Харцвальде

22 декабря 1943 года