Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна
Шрифт:
— Вам известно, д'Артаньян, что я уважаю кардинала, — сказал утвердительно король.
— Да, сир, — ответил д'Артаньян, хотя услыхал об этом из уст короля впервые.
— Но на этот раз я отказываюсь его понимать! Вы знаете, какой приговор вынес суд после того, как парализованного прокурора заменили каким-то прихвостнем кардинала?
— Нет, сир.
— Мне только что сообщил Водрей. Обезглавить на Гревской площади!
— Кого, сир? — с ужасом от мысли, что де Фаржи поймана, спросил лейтенант.
— Как кого?
— Но ведь ее не могло быть в суде, ваше величество. Ее нет в Париже.
— Да, ее не было на суде. Но кардиналу это не помеха, он перешагнул через парализованного прокурора и добился своего…
— Боже, неужели мадемуазель де Фаржи… — начал с замиранием в голосе мушкетер.
— Не вынуждайте меня повторяться, д'Артаньян! Вы недослушали! В своей дикой, необъяснимой ненависти к королеве-матери кардинал добился решения обезглавить портрет де Фаржи!
Д'Артаньян стоял ошеломленный.
Король вскочил с кресла, подошел к мушкетеру вплотную, но продолжал кричать:
— Обезглавить портрет при стечении народа! Вы представляете, до какой степени ненависти он дошел! А ведь по моей глупости у него в руках есть и другие письма… Я сослал мать в Компьен, и она все это время кому только не писала оттуда писем! — король забегал, заметался по кабинету. — Да, я знаю, что пошел на поводу у Ришелье, которого я сделал всесильным. Я знаю, что не должен был давать ему права обыскивать королеву-мать! Да, да, да! Вся эта миссия маршала д'Эстре была просто глупостью. И не делайте вид, что вы этого не слышали!
Д'Артаньяну вспомнились рассуждения маршала д'Эстре о том, как любит кардинал читать чужие письма, эти собственноручные признания в вине… Пока он вспоминал, что-то в рассуждениях короля ускользнуло от его слуха, потому что тот теперь кричал, постепенно повышая голос до визгливого фальцета:
— И он хочет еще заставить меня присутствовать при казни! А я не желаю своим присутствием освящать этот идиотский фарс, это безумие! — Людовик рухнул в кресло и неожиданно сдавленным голосом спросил: — Скажите, как бы поступили вы, хитрая госконская бестия, в подобной ситуации? А?
И д'Артаньян, который все это время ни на минуту не забывал о Марго и о своей ревности, упивался мстительным чувством, видя, как его счастливый, благодаря королевскому могуществу, соперник оказался бессильным, вдруг почувствовал щемящую жалость к своему повелителю.
— А вы не можете, сир, просто не пойти на церемонию казни? — спросил он осторожно, словно прощупывая, насколько готов его собеседник к неожиданным решениям.
По молчанию Людовика лейтенант понял, что спросил напрасно, более того, тоненькая ниточка доверия, протянувшаяся между ними, готова оборваться. И тут из забытья возникло другое письмо, залитое кровью, проткнутое шпагой, вернее фраза из него… нет, не фраза, а обрывок фразы: "на большой охоте"… Вот оно! — подумал д'Артаньян и сказал королю обыденным, заурядным тоном, так, словно они беседовали на самую банальную тему:
— Ваше величество, объявите большую охоту на кабанов и велите всем придворным принять в ней участие. Начало охоты — в день казни.
По мгновенно заблестевшим глазам короля он понял, что попал в яблочко. "Вот я и отступился от Марго, — подумал он. — На охоте король не отпустит ее от себя ни на шаг…"
— Но я сам издал эдикт, запрещающий охотиться летом, — неуверенно пробормотал король.
— Вы издали, вы и отменили. Временно, — небрежно бросил д'Артаньян, досадуя на самого себя.
— Так просто… Отличная идея, лейтенант! Никто не посмеет пренебречь королевским приглашением. Конечно, кроме кардинала… — Король зримо представил себе Ришелье, одиноко сидящего за занавеской в ложе на традиционном месте казней на Гревской площади… — Клянусь всеми святыми, д'Артаньян, вы — отличный советник!
Вечером у дверей трактира лейтенанта поджидала Мадлен. Он редко видел ее после возвращения из Гаскони — так замотали его дела, что он чаще ночевал в кордегардии или при ходил домой за полночь. Она еще немного вытянулась и заметно похорошела.
— О, Мадлен, вы становитесь самой очаровательной невестой в округе! — воскликнул он и потянулся, чтобы привычно поцеловать ее в щеку, но в последний момент передумал — слишком взрослой выглядела недавняя девочка.
— Вы не будете меня ругать, мсье? — спросила Мадлен.
— За что, милое дитя?
— Я дала ключи.
— Смотря кому, — рассмеялся мушкетер.
— Мсье Портосу.
— Конечно, не буду. Портосу вы можете давать ключи всегда! — д'Артаньян только сейчас сообразил, что обращается к девушке на "вы". — "Значит, она, действительно, выросла", — подумал он.
— Мсье Портос пришел с корзиной бордосского, а за ним шел мсье Мушкетон с корзиной окороков и колбас.
— О-ла-ла! — воскликнул лейтенант. — Что-то произошло, не иначе.
В комнате он увидел Портоса, восседавшего за столом перед двумя пустыми бутылками.
— Друг мой, вы так долго не шли, что я вас не дождался, — признался с наивной улыбкой Портос. — Впрочем, пара бутылок для меня ничто. Я хотел бы выпить с вами.
— С удовольствием, милый Портос. Но скажите, не случилось ли с вами чего? У вас озабоченный вид.
— Вы правы… Я совсем запутался: с одной стороны, я должен горевать, а с другой — не могу не радоваться…
— Действительно, дилемма. Так что же случилось, дорогой друг?
— Умер от удара мессир Кокнар, — мрачно произнес Портос и налил две кружки. — Выпьем за упокой его души!
— Бедняга…
— Но, знаете, д'Артаньян, как бы кощунственно это ни звучало, его смерть — к счастью, потому что иначе он жил бы парализованным, и моя бедная Луиза ухаживала бы за ним до скончания века.