Пять сетов
Шрифт:
Женевьева чувствует, как краска гордости заливает ее лицо. Лонлас, видимо, предупреждая вопрос, обращается к Рафаэлю:
— Ручаюсь, что еще до поездки поставлю его на ноги! Он будет играть финал!
Врач извлекает из своей сумки шприц и готовится сделать укол. Он защипывает кожу ноги и вводит иглу.
К Жану медленно возвращается сознание. Он еще не открывает глаз. Усиленно пытается вспомнить...
«Ах! Да! Рейнольд! Повреждение! Кубок!..»
Его охватывает беспокойство. Слабым голосом он спрашивает:
— Выиграл?.. Я выиграл?..
— Да,— отвечает голос, который он тотчас же узнает. С большим усилием Жан открывает глаза.
Хотя свет и ослепляет его, он сразу же видит, что она возле него. Одно мгновение, не доверяя еще своим глазам, он растерянно смотрит на нее.
Лицо ее, лицо, за которым укрылось столько вынесенных за два часа испытаний, строго. Ей так много хочется сказать ему, на что она никогда не решится. Она произносит лишь:
— Ничего, пустяки, Жан! Небольшое недомогание. Вы играли, перебарывая такую боль!..
Узнает ли она когда-либо, как и каким образом он страдал? Свет кажется ему таким ярким, что он закрывает глаза.
— Вам больно? — ощупывая комок мышц, спрашивает Лонлас.
— Да.
— Нормально. Вы так перенапряглись!
— Надо было! — с жалкой улыбкой, похожей скорей на гримасу, говорит Жан.
Затем снова их обступает тишина. Доктор положил руку на лоб Жану и потихоньку отнимает ее. Лонлас тоже отходит. Он удаляется вслед за Рафаэлем, который с некоторого момента только и ждал возможности уйти.
Он и она, оба пострадавших, которым наплевать теперь на свою боль, остаются лежать друг возле друга. Жан чувствует себя еще слабым и закрывает глаза. Между тем радость вперемешку с тревогой приливает к его сердцу. Он хотел бы задать вопрос, но не решается. Возможно, он просто не чувствует в себе необходимых сил.
Она тоже знает, что ей надо бы сказать ему нечто важное, не оставлять его в этой неуверенности. Ей надо бы сказать ему, что она решила разделить его жизнь, но она не находит слов. Их так много, готовых одновременно сорваться с губ, но так трудно сделать выбор. Огромная нежность нахлынула на нее и заставляет склониться к этому мужчине, столь же слабому теперь, как ребенок. Она протягивает к нему руку.
Он ощущает эту ласку на своей руке, дрожащей еще от напряжения,— волна блаженства заливает его. Но вот нежная, теплая ладонь Женевьевы коснулась его ладони, и он чувствует легкое пожатие ее пальцев. Ах, нет! Слова излишни! В свою очередь, он сжимает в своей эту руку и под действием укола, наконец, счастливый и успокоенный, сознавая, что ему потребуются все силы для ожидающих его впереди битв, для всей жизни, в которой придется теперь сражаться за двоих,— доверчиво погружается в сон.