Пять веселых повестей
Шрифт:
А я, конечно, с удовольствием уступил нижнюю полку, потому что ехать наверху куда интересней: и на руках можно подтягиваться, и в окно смотреть удобней.
Но это было только начало.
Ангелина Семёновна очень точно знала, на какой станции что должны продавать: где яички, где жареных гусей, а где варенец и сметану. На первой же большой остановке она попросила меня сбегать на рынок, который был тут же, возле перрона.
«И так уж продуктовый магазин в вагоне устроила!
– подумал я.
– Куда же ещё?..» Мне очень хотелось побегать вдоль вагонов, добраться
В результате я так ничего и не купил. Но Ангелина Семёновна объяснила мне, что для неё, оказывается, самое интересное - не покупать, а прицениваться.
То же самое было и на второй большой остановке. А на третьей я не стал спрыгивать вниз, нарочно повернулся носом к стенке и тихонько захрапел. Но Ангелина Семёновна тут же растолкала меня. Она сказала, что спать днём очень вредно, потому что я не буду спать ночью, а это отразится на моём здоровье, за которое она отвечает перед мамой, - и поэтому я должен сейчас же бежать на станцию за варенцом.
– Вы просто эксплуатируете детский труд, - не то в шутку, не то всерьёз заметил Андрей Никитич.
– Послали бы своего Веника. Ему полезно погулять на ветерке - вон какой бледный!
Ангелина Семёновна очень разозлилась.
– Да, Веник - болезненный мальчик!
– сказала она так, будто гордилась его болезнями.
– Но зато он отличник, зато прочитал всю мировую литературу! Он даже меня иногда ставит в тупик.
– А за что это «зато» он отличник?
– спросил Андрей Никитич своим спокойным и чуть-чуть насмешливым голосом.
– Можно подумать, что одни только хлюпики похвальные грамоты получают. Вот Саша, наверно, тоже хорошо учится.
При этих словах у меня как-то неприятно засосало в том самом месте, которое называют «под ложечкой».
– И у меня племянник отличник, - продолжал Андрей Никитич, - а такие гири поднимает, что мне никогда не поднять.
– Ну, Веник циркачом быть не собирается!
– заявила Ангелина Семёновна. И сама поплелась на станцию.
С тех пор она больше не разговаривала с Андреем Никитичем. Да и со мной тоже. Ко мне она обращалась только в самых необходимых случаях. Например, говорила: «Мне нужно переодеться». И мы с Андреем Никитичем оба выходили в коридор.
Он тоже, как и Ангелина Семёновна, хорошо изучил наш путь и знал, казалось, каждую станцию. Но только совсем по-другому.
– Видишь кирпичную коробку?
– спрашивал он.
– Это консервный завод. Сома в томате любишь? Так вот здесь, на той вон речке, что за станцией, этого ленивого сома в сети загоняют, а потом уж в томат и в банку!.. А вон там, за поворотом, большущий совхоз. Животноводческий!.. Когда в самолёте летишь, кажется, что облака с неба вниз спустились и ползают по земле. А на самом деле это белые овцы. Стада овец!
Андрей Никитич ехал в гости к брату.
– Врачи советуют лечиться, в санаторий ехать, - сказал он.
– А я на охоту да на рыбалку больше надеюсь. Вот и еду…
Я как услышал, что Андрею Никитичу надо лечиться, так прямо ушам своим не поверил. Зачем, думаю, такому силачу лечиться? Ведь Андрей Никитич в два счёта справился с окном, которое, как говорили проводники, «заело» и которое они никак не могли открыть.
Он заметил моё удивление и сказал:
– Да, облицовка-то вроде новая, не обносилась ещё, а мотор капитального ремонта требует.
– Какой мотор?
– удивился я.
Андрей Никитич похлопал себя по боковому карману - и я понял, что у него больное сердце.
– Если не вылечусь, перечеркнут мои боевые погоны серебряной лычкой - и в отставку. А не хочется мне, Сашенька, в отставку, очень не хочется…
Андрей Никитич заходил по коридору. Шаги у него вдруг стали медленные и тяжёлые-тяжёлые, как будто он на протезах ходил.
Потом он остановился возле окна, погрузил все десять пальцев в свои густые, волнистые волосы и стал изо всей силы ерошить их, словно грустные мысли отгонял.
– А ведь я на следующей станции за Белогорском вылезаю, - сказал Андрей Никитич.
– Выходит, соседями будем.
Я очень обрадовался:
– Приходите к нам в гости! А? Вам ведь, наверно, гулять полезно? И дедушка как раз доктор…
Я достал нарисованный мамой план городка. Там была и дорога, которая вела от станции к дедушкиному домику. Это мама для меня нарисовала, чтобы я не заблудился. Андрей Никитич долго разглядывал план и чего-то ухмылялся про себя.
– Ладно, - говорит, - как-нибудь нагряну.
Вечером Андрей Никитич достал из бокового кармана маленькие, как будто игрушечные, походные шахматы, и мы стали сражаться. Я не выиграл ни одной партии. Но Андрей Никитич не предлагал мне фору, не давал ходов назад и долго обдумывал каждый ход. Мне это очень нравилось, и я сдавался с таким радостным видом, что Венику издали, наверное, казалось, будто я всё время одерживаю самые блистательные победы.
Венику тоже захотелось сыграть в шахматы. Но я заметил, как Ангелина Семёновна наступила ему на ногу, он испуганно заморгал глазами и уткнулся в книгу.
А ночью я вдруг проснулся оттого, что вспыхнул верхний, синий свет. Я приоткрыл глаза и увидел, что Андрей Никитич ищет что-то в боковом кармане кителя, который висел у него над головой на гнутой алюминиевой вешалке. Наконец он вытащил из кармана кусочек сахара. От синей лампы и белоснежный сахар, и серебристая вешалка, и зелёный китель, и лицо Андрея Никитича - всё казалось синим.
«Проголодался он, что ли?
– удивился я.
– Вот странно, взрослый, а сладкое любит. В боевом кителе сахар таскает!» Но тут я увидел, что Андрей Никитич достал из-под подушки маленький пузырёк, стал капать из него на сахар и шевелить губами - отсчитывать капли. Потом он спрятал пузырёк обратно под подушку, а сахар положил в рот - и вдруг тяжело задышал. Я вспомнил, что так же вот принимала лекарство моя бабушка, когда у неё, как она говорила, «сосуды лопались».