Пять женщин, предавшихся любви
Шрифт:
В узелке оказалось пять связок медных денег, по одному моммэ [46] каждая, и мелочи примерно на восемнадцать моммэ. Лежало там еще мерки две дробленого рису, сушеная макрель, да в мешок для амулетов были засунуты парные гребни, пестрый какаэоби — пояс с фартуком вместе, темное платье с белыми крапинками, поношенный спальный халат, украшенный традиционным узором, и носки из бумажной материи с прохудившимися пятками. Были там еще соломенные сандалии с распущенными шнурками да камышовая шляпа, из тех, что делают в Каге, с надписью «Тэмма, Хоригава».
«Вот уж лишняя эта надпись», — подумала бабка и осторожно, чтобы не запачкать, принялась было счищать тушь, но тут опять кто-то постучал в ворота, и на этот раз мужской голос произнес: «Бабушка, я пошел вперед!»
Спустя немного явилась и Сэн, дрожа всем телом.
— Выбрала самое удобное время, — сказала она.
Бабка подхватила узелок и быстро повела О-Сэн скрытой от людских глаз тропинкой. Когда тропинка кончилась, она сказала:
— Уж потружусь, провожу тебя до Исэ. Дело благое!
Услышав это, О-Сэн состроила кислую мину.
— При ваших пожилых годах о таком длинном пути и думать страшно! Вы только сведите меня с этим человеком, а сами возвращайтесь от Фусими назад с ночной лодкой.
Ей уже хотелось отделаться от спутницы, в нетерпении она все ускоряла шаг.
Только они подошли к мосту Киёбаси, как навстречу им Кюсити, работник из того же дома, что О-Сэн. Идет узнать о своей очереди на уличное дежурство.
Вот тебе и на! — они замечены… нечаянная помеха любви!
— Я ведь тоже все собирался сходить на богомолье в Исэ. А вот и подходящие попутчики! Давайте я понесу вещи. К счастью, и деньги на дорогу у меня с собой, так что я ни в чем вас не стесню…
Не зря Кюсити так рассыпался: он давно имел виды на О-Сэн.
Бабка изменилась в лице.
— Как люди увидят, что мужчина идет вместе с женщиной, каждый скажет, что это неспроста. Особенно Дайдзингу-сама [47] этого очень не любит. Навидались мы и наслышались о людях, которые таким поведением опозорили себя перед всем светом. Нет, уж ты, сделай милость, не ходи с нами! — сказала она.
[47] Богиня Аматэрасу, верховное божество в синтоистском пантеоне. Ей посвящен главный храм в Исэ.
— Ты обвиняешь меня в том, чего у меня и в мыслях нет, — возразил Кюсити. — Я никаких видов на О-Сэн-доно не имею, и намерения у меня самые благочестивые. А что касается любви, то «ее и без молитвы боги охраняют»! [48] Нужно быть верным спутником, и тогда небеса будут к тебе милостивы. Так что, если разрешит госпожа О-Сэн, я с вами пойду куда угодно, а на обратном пути побываем в столице, повеселимся денька три-четыре. Кстати, сейчас в Такао время любоваться листьями клена, а в Саге — самый грибной сезон. На улице Кавахарамати есть гостиница, в которой всегда останавливается наш хозяин, но там очень беспокойно. Мы лучше снимем уютное помещеньице у моста Сандзе, с западной стороны, а вас, бабушка, отправим в храм Хонгандзи на богомолье.
[48] Слова из старинной песни: «Если в помыслах твоих идешь ты по пути
И Кюсити увязался следом, уже считая О-Сэн своей. Ну и дал же он маху!
Мало— помалу осеннее солнце склонилось к вершинам гор Ямадзаки, и вот оно уже за стволами сосен, что растут в ряд на плотине реки Едогавы.
Какой— то принаряженный мужчина сидел под ивой с таким видом, словно он кого-то ждет. Подошли поближе, а это -как и было уговорено — бондарь. Бабка глазами дала ему понять, что минута неподходящая, и затем они поднялись на плотину, причем бондарь то уходил вперед, то отставал. Все шло не так, как было задумано!
Улучив случай, бабка заговорила с ним:
— Похоже, что и вы совершаете путешествие в Исэ, да к тому же один. Человек вы, видно, хороший, так не заночуете ли с нами?
Бондарь в свою очередь обрадовался:
— Говорят: «В пути дорог спутник!» [49] Я в вашем распоряжении.
Однако Кюсити это пришлось совсем не по вкусу.
— Взять невесть кого, да еще женщинам в спутники, — этого я не ожидал! — заявил он.
Бабка, как могла ласково, принялась его уговаривать:
[49] Поговорка. В полном виде звучала так: «В пути дорог спутник, в жизни — добрая душа».
— Всему своя судьба! А у О-Сэн ведь есть такой защитник, как ты. Что же может случиться?
Они вверили себя богу Касиме — покровителю путников, и в тот же день вся компания остановилась на ночлег вместе.
О— Сэн и бондарь искали случая перемолвиться о своих сердечных делах, но Кюсити был настороже. Он раздвинул в помещении все перегородки, а принимая вечернюю ванну, то и дело высовывал голову из бочки с водой, чтобы подсматривать потихоньку.
Когда с заходом солнца отошли ко сну, и тут изголовья всех четверых оказались рядом.
Кюсити, не вставая с постели, протягивает руку и наклоняет глиняный светильник так, чтобы огонек скорее погас; однако бондарь поднимает ставню на окне: «Вот ведь осень, а что за жара!» — и яркий свет полной луны обливает фигуры лежащих.
Стоит О— Сэн притворно захрапеть, как Кюсити придвигается к ней справа. Но бондарь и этого не пропустит, и сразу принимается отбивать веером такт, декламируя монолог одного из братьев Сога [50] : «Любовь хитра! И каждый человек…»
[50] Из пьесы знаменитого современника Сайкаку, драматурга Тикамацу, в которой фигурируют феодальные воины братья Сога.
Наконец О-Сэн открыла глаза и завела с бабкой ночную беседу:
— Ничего нет ужаснее на свете, чем рожать детей. Давно я об этом думаю и, как только кончится срок моей службы, пойду в послушницы при храме Фудо, что в Китано. Решила стать монахиней…
А бабка, слушая ее, отвечала в полудремоте:
— Пожалуй, это и лучше… ведь в нашей жизни всегда не то сбывается, чего человеку желается!
Тут бабка посмотрела кругом себя и видит, что Кюсити, который вечером улегся с западной стороны, теперь оказался головой к югу. Во время богомолья — и такое безобразие!