Пятая печать
Шрифт:
— Ну, тогда чтоб нашего господина Сабо бомбой не убило, а то опять все дело сызнова начинать!
— Ты бы лучше о господине Пиллере подумал! Вместо Сабо сколько хочешь других найдется, а вот что станешь делать, если Пиллер уволится?!
— Эх-ма… — произнес мужчина, поджав губы. — Тяжелая жизнь… Ох, какая тяжелая!
Он принялся напевать; напевая, взял в руки перо:
— Тяжелая жизнь… такая тяжелая, как… у моей малютки задница!
— Дурак! — сказала женщина. — О деле думай!
— Как у моей милки прелестная толстая задница!.. — С невозмутимым спокойствием продолжал мурлыкать коллега Бела. Потом подмигнул жене: — Еще два года, золотце, и мы прикроем заведение коллеги Белы. Возвратимся ко мне в деревню и заживем как у Христа за пазухой, вот
— А про сумасшедший дом, куда меня сначала запереть придется, ты не подумал? — спросила женщина. — Так вот я и поехала с тобой в твою паршивую деревню, Пирипоч, что ли? Дудки, ангелок! Нашел дурочку! Хороши бы мы были!
Муж не стал спорить. Умокнул перо в чернила и сказал:
— Ну, там будет видно!
Поднял глаза на жену:
— Во всяком случае, злобиться тут нечего! Никуда мы не поедем, останемся в Пеште… Но так устроим свои дела, чтобы и в родной деревне тоже кое-чем обзавестись, потому как без земли человек не человек! Это я тебе говорю. Хоть немногим, а обзавестись надо!
— Давай займемся главным! — сказала женщина, пододвигая к нему тетрадь.
Муж застегнул рубашку и пододвинулся со стулом поближе к столу:
— Ну что ж… посмотрим, на что умный человек тратит свои мозги. Если действовать, как намечает коллега Бела, всюду будет полный порядок — и спереди, и сзади, и слева, и справа…
Правой рукой он высоко держал ручку, левой поглаживал на подбородке щетину.
— Стало быть, коллега Бела говорит, к примеру, так: мастер Сабо, будучи жуликом и ревизором железнодорожной кампании, привез в прошлом месяце шестьдесят литров первосортной палинки, не уплатив сбора и пошлины. За это он получает предусмотренные соглашением пятьдесят пенгё; значит, эти пенгё мы впишем вот сюда… — И он старательно выписал число пятьдесят после имени железнодорожника. — Всего круглых пятьдесят пенгё! Но этим дело не кончается! Начальнику поезда, или как там называется эта должность, этому бесчестному мерзавцу за молчание тоже полагается вознаграждение — двадцать пенгё…
— Ну, этот так же получит от Сабо двадцать пенгё, как ты — башенные часы. Да ему ничего и давать не надо, ведь это Сабо все придумал…
— Ну-ну!.. И слизняк не пустяк… Увидит начальник поезда эти денежки или нет — нас не касается…
— Всю эту историю Сабо придумал…
— Наверняка так оно и есть, ангелочек! И все же пусть тот мерзавец забирает свою двадцатку, лишь бы привозил нам палинку так же аккуратно, как и до сих пор. И пусть проваливает к чертям вместе со своей двадцаткой. Все идет хорошо, ты ведь не глупый парнишка, мой Белушка! Вот и славно… Значит, всего им полагается семьдесят пенгё… гори они огнем, ведь у нас это только начало!
Он снова умокнул перо и поскреб другим концом ручки в затылке:
— Значит, так!..
Взглянул на жену:
— А как Пиллер вел себя в прошлый раз?
— Как вел, как вел! Разве я тебе уже не говорила, как он себя вел? Только и твердил: это, дескать, подорожало, то подорожает, этого не достать… того не достать… денег, мол, не напасешься, очень все дорого стало! — Так рта и не закрывал все время, пока тут был, и сыпал намеками, мне уж казалось, не вытерплю и выгоню его пинком в зад!
— Вот этого, золотце, делать нельзя! И не только потому, что он инспектор по торговле, а значит, представитель власти, которого охраняет закон, но и потому, что тогда придет новый инспектор, и коллеге Беле придется все начинать сызнова. Недаром ведь написано — накормленный скот меньше жрет, чем тот, чей черед после придет! Так что нельзя ни с чем торопиться, моя розочка…
— Чтоб ему сквозь землю провалиться!
— Вот и опять мы не понимаем друг друга! Он вообще никуда не должен проваливаться, ведь для нас это все равно, как если бы господина Сабо разбомбило вместе с поездом. Дела идут прекрасно, дай ему бог здоровья — пусть живет, пока свет стоит и уж, конечно, пока живут на свете коллега Бела и его жена. Говоришь, этот мой святоша намеки делал? Стало быть, и он ничего сверх обычной сотенной не получит! Разрази его гром, запишем ему его сто пенгё — и пусть душа его в аду полыхает…
— Пусть он света не взвидит со своей сотней! — не унималась женщина.
— Что верно, то верно! Он ведь свою сотню как раз за то и получает, чтоб ничего не замечать, ради этого можно ему и назойливые намеки простить! Итак, сто пенгё господину Пиллеру. Большие деньги, конечно… а что делать? Выше головы не прыгнешь. Чего уж там, если он вскорости пожелает, чтобы мы ему ручки целовали, и очень будет настаивать, то коллега Бела с радостью и поцелует…
— Хоть бы поцелуями обошлось, ведь это денег не стоит!
Записывая в тетрадь сотню, он при этих словах взглянул на жену. Потом отложил перо и, соединив ладони, переплел пальцы.
— Звездочка моя дорогая! Похоже, что ты все еще не поняла своего старичка! Запомни наконец, что люди вроде нас с тобой тогда лишь и могут чего-то добиться, покуда живут, втянув голову в плечи, и выполняют все, что потребуют от них более крупные шишки! Таково правило! Подожми хвост и делай, что велят! Даже мысли не допускай, что тебе не хочется мириться с требованиями власть имущих, будь то мелких или крупных. Как тебе себя вести и устраивать свою маленькую жизнь, решают они, а для тебя, коли не совсем глуп, главное дело — быть постоянно начеку, вроде как олень в лесу — раскрыть глаза, насторожить уши и стараться уловить, какого поведения от тебя ждут. Понятно? Надо быть начеку, потому что они не привыкли прямо объяснять, как бы им хотелось, чтоб ты себя вел — это ты должен угадать сам! Надо, золотце мое, научиться мысли читать. Так или иначе тебе дадут понять, чего от тебя хотят, и все будет зависеть от того, вовремя и правильно ли ты это понял. В нашем мире это закон успеха! Поэтому придется при случае — если пожелает — у господина Пиллера и ручку облобызать, да и у всякого другого, кто протянет! Тогда про тебя скажут — вот, мол, подходящий для нас человек, никогда воды не замутит, пусть себе живет, от него никакого беспокойства не будет! А коллега Бела и рад, что он как раз тот человек, от которого никакого беспокойства, потому что нет для них ничего милее такого человека. Коллега Бела потому и глуп, что умен, и потому умен, что глуп! Тебе ясно? Еще бы не ясно, умница! Коллега Бела усвоил этот закон и никогда его не нарушит. Поэтому он может спокойно жить себе да поживать, не богато, конечно, но и не в бедности, не слишком хорошо, но и не так уж плохо, то есть в точности так, как коллеге Беле свыше дозволили жить! Я уж не говорю, что именно за это и ближние будут уважать коллегу Белу, потому как для людишек моего склада нет ничего отвратительней и неприятней человека, который пытается стать другим, чем они сами, не подлаживается и не ловчит, то есть не соблюдает главного правила и тем раздражает кучу мелких ловкачей; сами-то они нарушить правило не смеют, вот и злятся, глядя на человека иной породы, у которого хватает смелости не ловчить. Но суть не в этом! Коллега Бела, как я уже говорил, и умен, и глуп, как и остальные Белы-коллеги, и всегда будет по душе мелким и крупным шишкам. Ну что, ясно как в тумане? Ничего, ты только слушай своего Белушку, и тогда все будет в порядке, жратва будет, а значит, и никаких там… перебоев, которых ты не любишь, так ведь, поросеночек?
Женщина оттолкнула мужнину руку, потянувшуюся было к вырезу халата, и сказала:
— Свинства в этом мире хватает, это уж точно!
— Свинство, не свинство! — Трактирщик снова взялся за перо — Уж не собираешься ли ты что-нибудь изменить? Втяни-ка поглубже голову в плечи да лобызай ручки всем Пиллерам подряд, вот все и будет в порядке. Во сколько это тебе обойдется?
— В мои сто пенгё! — ответила женщина.
— Глупышка! — возразил он. — Гораздо дороже! Но тебе нечего беспокоиться… Гораздо дороже, и не только в смысле денег… но нечего тебе ломать над этим голову. Если бы только в сто пенгё!