Пятая рота
Шрифт:
— От дедов.
— Это за какие такие заслуги мы от них огребем?
— Как за какие? За боевые! За то, что старший призыв припахали.
— А-а, — протянул я и махнул рукой, — только-то? Не думай об этом.
— Как же не думать? Всю грудь отшибут и по голове достанется!
— Володь, — мне хотелось его успокоить, — ты в своей жизни когда-нибудь по морде получал?
— Да сколько угодно.
— Тогда чего бояться? Разом больше, разом меньше. Наше с тобой дело — духовское. По морде получать нам с
— Это верно, — согласился Рыжий.
— Только, Вован, никто нас с тобой сегодня и пальцем не тронет, а может и похвалят за проявленную смекалку.
— С чего это ты такой уверенный? — Рыжий посмотрел на меня с недоверием и надеждой.
— Логика, — пояснил я, — головой надо думать!
— И чего ты надумал?
— Того.
Я полез за сигаретой, не торопясь прикурил ее, затягивая время, чтобы Рыжий немного поёрзал.
— Да не тяни ты! — не выдержал он.
— Ну так вот, — я тонкой струйкой выпустил дым и прищурившись смотрел как он растворяется в воздухе синими клубами.
— «Того! Ну! Вот! Значит! Потому, что!» — Рыжий не выдерживал моей манеры говорить медленно. Так говорят у нас в Мордовии: растяжно «выпевая» все гласные. Непривычный человек всякое терпение потеряет, пока дослушает конец предложения, — да не тяни ты, Мордвин, говори толком.
— Да успокойся ты. Ты сам посуди: кого взяли копать траншею?
— Кого? Нас, — догадался Рыжий.
— «Нас — ватерпас!», — передразнил я его, — нас с тобой взяли потому, что мы — духи. Нам положено пахать и сеять. А остальных за что?
— Как за что? Зампотыл приказал, — уверенно объяснил Вован.
— А почему он дембелям не приказал? Их человек сорок стояло на плацу и они ржали как кони, когда Марчук людей для этой траншеи выбирал.
— Почему? — Рыжий посмотрел на меня, ожидая дальнейших объяснений.
— Потому, что дембеля послали бы его по азимуту. Вот почему!
Я затянулся сигаретой, переводя дух. Одно дело — думать, и совсем другое — объяснять ход своих мыслей.
— Где сейчас весь полк? — спросил я у Рыжего.
— Как где? На операции.
— А где все достойные пацаны?
— С полком, — начал догадываться Рыжий.
— С полком, — согласился я, — тогда кто остался в полку?
— Те, кого не взяли на операцию.
— Молодец! — похвалил я его, — не зря лычки носишь. А кого не берут на операцию?
— Чмырей? — Рыжий аж засмеялся от такого простого объяснения.
— Чмырей, — подтвердил я, — кроме того, пока вы в карантине тащились, дядя Андрюша, — я погладил себя по голове, — на губе парился.
— И что?
— А то! Жиляева и Манаенкова я на губе видел. Сидел с ними в одной камере. Один вентилятором работал, второй в свой сапог ссал. Чмыри — они и есть чмыри.
Я устал объяснять. Кроме того, воспоминание о том как Манаенков превратил свой
— А-а, — просветлел Рыжий, — голова! Мордвин, мордвин — а соображаешь.
— Да уж, не дурее хохлов буду, — согласился я с ним, — допивай и пойдем наших орлов проверим. Только ты уж с ними построже.
— Правильно. Нечего их распускать, — поддакнул Рыжий.
Когда мы подошли к умывальнику, то двое из шестерых вяло ковыряли в земле ломами, а четверо курили и задумчиво рассматривали, как ломы скребут по гравию. От умывальника в указанном направлении шла не траншея, а неглубокая канава. Даже не канава, а бороздка. Было понятно, что пока сержанты гоняли чаи, парни работали в полноги.
Рыжий оценил ситуацию и сокрушенно покачал головой:
— Да, уроды, — печально вздохнул он, — по-хорошему вы не понимаете. За полтора года в армии так и не научились работать без палки.
Я осмотрелся вокруг себя: в пределах прямой видимости шакалов видно не было. Дорога к расправе — короткой, но чувствительной и справедливой — была открыта. Две недели назад я уже ударил человека по лицу. И даже немного повредил это лицо. А человек-то был приличный. Наглого и дерзкого Амальчиева с этими млекопитающими не сравнить. А я его по «таблу». Внутреннее табу на неприкосновенность человеческой личности было раз и навсегда во мне сломано Северным Кавказом в укромном закутке парка. Больше меня никакие моральные запреты не сдерживали. Слов худых не говоря я наотмашь залепил затрещину ближайшему ко мне «деду». Рыжий поддержал и саданул второго.
Били больно, но аккуратно. Двое — шестерых. Те воспринимали аутодафе как вполне законное, заслуженное, а главное — привычное возмездие за лень и нерадивость. Через пять минут мозги были вправлены на место, ломы и лопаты разобраны и под нашим присмотром шестеро старослужащих чмырей дружно взялись за работу. Чтобы не причинить увечий и не угодить за это под трибунал, мы «воспитывали» их ладошками. Это никак не повлияло на степень доходчивости наших объяснений и побудительный позыв возымел чудодейственный результат: траншея углублялась буквально на глазах. Вот только ладони болели. Да и то: пока до людей доведешь свою точку зрения — все руки об них отобьешь!
Через час траншея была выкопана.
Но одно дело — сделать, другое — красиво доложить. Когда перед ужином маленький прапорщик пришел принимать результаты нашего ударного труда, мы с Рыжим браво доложили, что приказание выполнено, извольте принимать работу. Перед этим мы предусмотрительно разогнали чмырей по палаткам, чтоб их духу не было возле траншеи. По всему было видно, что трудовой подвиг был совершен непосредственно младшими сержантами Семиным и Грицаем — и только ими. На армейском языке это называется «прогнуться».