Пятая рота
Шрифт:
Вообще я уже успел заметить, что люди ограниченные, даже глупые, но обладающие наполеоновским апломбом и величавой осанкой, умеют производить впечатление на людей обыкновенных и даже умных. Такой тип с самым значительным видом будет выдавать тривиальные пошлости, даже откровенные глупости так, будто разговаривает о вещах продуманных и великих. В голову собеседнику даже и не подумает закрасться подозрение, что перед ним обыкновенный остолоп с восьмилетним образованием, настолько весомы слова и серьезно лицо вещающего пророка.
«Ты сначала выполни кэмээс, научись бегать быстрее меня на своих коротких лапках, а потом уже напутствуй», — подумал я и передразнил его: ««Окрепнешь, физически подтянешься…».
— У нас, у казаков… — вывел меня из задумчивости Кравцов, но ему не дали закончить.
В палатку зашел Гулин:
— Какого хрена
— Оба-на! — всполошился Кравцов, — заболтался с молодым. Бегу. А ты давай спать.
Два раза повторять мне было ненужно. Я воспользовался тем, что мой новый опекун побежал докладывать дежурному по полку и залез «на пальму». Сегодня я «оттянул» свой первый в Афгане караул, устал как собака, и слушать разглагольствования ставропольского комбайнера не было больше ни сил, ни желания.
Наутро начинались мои духовские будни.
«Духовенство».
Утро началось с зарядки.
На плац вышел горнист и протрубил «зорю». Дежурные стали поднимать разоспавшихся дневальных и свои подразделения. Роты начали выходить на плац, чтобы изобразить поддержку армейскому физкультурному движению. Старослужащие второго взвода связи отправились курить на спортгородок. Духи, под руководством Кравцова, стали наводить порядок в палатке и на прилегающей территории. Тихон пошел за водой, Нурик убирал курилку и тыл, Женек прибирал на передней линейке и под грибком. Мне выпало почетное право подмести бетонный пол. Я был удивлен, что в армии полы метутся, потому, что в учебке они мылись.Чтобы облегчить себе работу в довольно частых нарядах по роте, я в недолгом времени своего курсантства вывел правило, что грязь в армии не выносится, а умело маскируется. При этом полосы грязи на полу должны быть строго параллельны. Взяв в руки щетку я стал бодренько ей орудовать, желая покончить с половым вопросом до завтрака, и немедленно поднял самум пыли. Кравцов, в это время обходил палатку и когда он зашел внутрь, то немедленно пресек мой энтузиазм:
— Ты что? С ума сошел так мести? Дай, покажу.
Вернулся Тихон с ведром воды для питья. Кравцов зачерпнул кружку и разбрызгал воду по палатке. Зачерпнул вторую, разбрызгал и ее.
— Что это тут у вас происходит? — удивился Тихон, разглядывая опадающую пыль.
— Да вот, — пояснил Кравцов, нажимая на щетку, — сержант мести не умеет. Раз уж взялся мести, то мети по-человечески. На, держи. Понял, как надо?
Он вернул мне щетку обратно.
Вообще-то, мести я не «брался». Я бы с большим удовольствием покурил бы сейчас на спортгородке. Может, даже железки потягал. А с еще большим удовольствием я бы понаблюдал как Саня сам, а не моими руками навел бы порядок во всей палатке, а потом бы пособирал бычки вокруг нее. Может быть, я бы его даже похвалил. Но младший призыв — я, а не он и мне — «положено». Попробовал бы я отказаться!
Однако, палатка — не стадион. И даже не спортзал: размерами сильно уступает. И через пятнадцать минут внутри и снаружи был наведен полный марафет: пыль подметена, мусор и окурки собраны, двери для проветривания распахнуты и сразу стало как-то хорошо жить. Я скинул хэбэшку, перекинул полотенце через плечо и прихватив умывальные принадлежности, двинул совершать утренний обряд омовения. По дороге в умывальник я прикинул, что зарядка в учебке — это почти час полноценной физической нагрузки с кроссом на три километра, маханием руками и ногами, провисанием на турнике и отжиманием от брусьев. В расположение рота возвращалась «заряженная», в поту и в мыле. А тут, в Афгане, мы скоренько вчетвером навели порядок и даже не взопрели.
«Я не знаю, что будет дальше, но пока мне в Афгане все нравится. Если вся дедовщина заключается в уборке помещений вне всякой очереди вместо энергичной зарядки, то я — за такую дедовщину».
Около восьми Полтава не скомандовал, а скорее попросил:
— Выходите строиться на завтрак.
Послышалось: «Вы хотите строиться на завтрак?».
Полтора десятка человек второго взвода связи на передней линейке изобразили колонну по три. На плац выходили роты. К моему удивлению, Полтава не повел взвод на плац, а повел взвод в столовую кратчайшей дорогой — между палаток. Перед столовой взвод вообще рассыпал строй и пусть шагом, но ровно связисты вошли в столовую. В нашем крыле было почти пусто, только несколько заготовщиков получали сахар,
Да ладно: все равно же — посленас. Мы с Рыжим махнули друг другу.
За нашими двумя столами сидели Кравцов и Женек.
— Кушайте, мужики, — Кравцов встал, — я пошел в палатку. Женек, не задерживайся тут — Гулина подменишь.
И снова — гастрономический разврат: в мисках утопает в собственном соку тушенка, пережаренная с морковкой и луком, на голубой гетинаксовой тарелке слезятся цилиндрики масла, в другой тарелке горкой насыпаны кубики сахара, в большом чайнике плещется кофе и в казане преет рисовая каша. И снова — старослужащие сели за свой стол и паек другого стола, накрытого на десять человек, пал жертвой четверых голодных духов.
Ну и правильно! Нам еще летать и летать. Силы нам понадобятся.
— Мужики, — Женек щедро наложил в тарелку каши, навалил сверху три ложки тушенки, отсыпал сахар, — это — Гулину. Придет — поест. Давайте, я побежал.
Женек пошел в палатку менять второго дневального, мы навалились на кашу, а старослужащие, едва поковыряв ложками в своих тарелках, уже допивали кофе. Полтава встал из-за стола:
— На развод не опаздывайте.
Мы налегли и скоро прикончили и свое, и «за того парня». Когда пришел Гулин, Нурик уже принес казан горячей воды и мыл кружки с обоих столов. Я собрал посуду и отнес ее на мойку. Тихон принес чистую тряпку и протер столешницы. Пять минут — и столы были чисты. В торце каждого из них вверх донышками стояли в два ряда десять кружек.
Мы вернулись в палатку.
Удивительное дело: в Афгане в распорядке дня отсутствовала строчка «Утренний осмотр». В Союзе, в учебке, приказом командира части на эту церемонию выделено аж пятнадцать минут драгоценного курсантского времени из бесценных учебных суток. Сначала курсантов проверяли командиры отделений, затем замкомзводы оглядывали курсантов своих взводов и, наконец, на крыльцо казармы царственно выплывал объемистый живот старшины роты старшего прапорщика Ахметзянова. Рота делилась на две шеренги и красная рожа сурового, но справедливого старшины, обдавая курсантов мечтательным перегаром, плыла между шеренг и сканировала всех вместе и каждого в отдельности. Если на сапоге обнаруживалось хоть одно серое пятнышко, то старшина вытирал подошву своего ботинка об этот сапог и отправлял курсанта чистить его как следует. Если солнечный зайчик, отлетавший от начищенной бляхи ремня не укладывался в определенный уставом диапазон спектра, то ремень расстегивался, брался в могучую старшинскую десницу, Ахметзянов подавал команду «кругом» и филейная часть курсанта останавливала собой штампованный кусок латуни, со свистом рассекший воздух и оставивший на курсантской ягодице символ принадлежности к Вооруженным Силам СССР в виде пятиконечной звезды с серпом и молотом в центре. Если подшива была… Нет, не грязная. На ней не было даже пятнышка. Если подшива не отдавала своей белизной в синеву или, не дай Бог, хоть на миллиметр торчала из воротника выше, нежели это определялось порядком ношения формы одежды, то Ахметзянов одним пальцем отрывал всю подшиву и отправлял неряху пришивать ее заново.
Стоит ли говорить о наглаженности хэбэ и стрелках на брюках?
Стоит ли говорить о том, что старшина давал команду «согнуть ноги в локтевом суставе» и внимательно смотрел: у всех ли прибиты подковки на каблуке?
Образцовый воин с мужественным лицом, охранявший покой советских граждан на плакатах ГлавПУРа — разгильдяй и замухрышка рядом с любым курсантом второй роты доблестной учебки связи доблестного же Первого городка Ашхабада.
Коварство заключалось в том, что сразу же за утренним осмотром командовалось построение на завтрак и тот, кто не успел занять свое место в строю, оставался без оного. В столовую по-одиночке не пускали: только в составе подразделения, пришедшего строем и с песней. Курсанты, отправленные устранять недостатки в одежде, на утренний развод становились в до блеска начищенных сапогах, наглаженные, с ярко горящими бляхами, в едва не накрахмаленных подворотничках, но… голодные.