Пятая зима магнетизёра
Шрифт:
И указал рукой в темноту позади костра. Она вглядывалась в его лицо, не понимая.
— Пойдем, — беззвучно произнес он одними губами. — Пойдем.
И, не дожидаясь ее, вышел из освещенного круга и скрылся среди деревьев. Она неуклюже поднялась и поплелась за ним, тщетно стараясь ступать как можно бесшумнее. И вдруг он оказался прямо перед ней, метрах в двадцати от костра, но почти скрытый темнотой.
— Что? — прошептала она. — Что?
Он указал на ее юбку.
— Сними ее, — тихо распорядился он.
Она уставилась на него, но потом, наконец, поняла: он и впрямь имеет в виду то, что сказал. Тогда она начала медленно развязывать пояс, юбка упала, а она стояла, обнажив живот и округлые, еще не старые бедра, словно мраморная статуя, у которой срезали верхнюю часть. Под выпуклым животом почти не виден был маленький черный треугольник, который, она знала, ей предстоит принести в жертву. На ней осталась короткая темно-серая кофта: в слабом мерцающем отсвете далекого костра казалось, будто женщина состоит только из белых ляжек и белых ягодиц, внезапно наотмашь отсеченных от остального тела, почти слившегося с окружающим лесом. Юбка кольцом лежала вокруг ее босых ступней.
— Ложись, — приказал он.
Неуклюже скрючившись, она опустилась на землю. Некоторое время она так и сидела, скрючившись, потом откинулась на спину, крепко зажмурившись, словно хотела отгородиться от того, что происходит. Ноги ее были вытянуты вперед. «Она еще не старая, — подумал он, — ее дочь скоро станет взрослой, но она сама недурна, сорок лет. Она недурна, не слишком худая, не слишком толстая. Кричать она не станет».
Он сбросил с себя плащ, спустил штаны и стал рядом с ней на колени.
— Готова? — хрипло спросил он.
Он не мог решить, прошептала она «да», или ему это только послышалось. Одной рукой он схватил ее за ляжку, нога безвольно откинулась в сторону. Он увидел, что путь открыт.
Задержав дыхание, Мейснер рухнул на нее. Было так тихо, что в ночи слышалось, как потрескивает огонь.
Измученные женщины сидели на краю оврага; младшая еще держалась, но старшая, больная от усталости, тихонько плакала. Мейснер подошел к городским воротам и стоял не шевелясь, пока их открывали. Все четверо были поражены — обычно ворота не запирались. Вышли трое — два стражника и один невооруженный мужчина с седой бородой. Они остановились метрах в тридцати от Мейснера.
— Чего вы хотите? — спросил седобородый.
— Хотим войти в город, — громко сказал Мейснер.
Ткач, сидевший в стороне от женщин, набрался храбрости и подошел ближе, остановившись метрах в двух позади Мейснера.
— Кто вы? — коротко спросил седобородый.
Пока Мейснер отвечал, женщины перестали плакать. Ткач внимательно прислушивался к разговору, а когда возникла пауза, вытянул шею и возбужденно закричал:
— Он умеет вызывать дождь! Он великий человек, он чудотворец! Он могущественный человек и может сделать городу много добра!
Мужчины улыбнулись, все трое.
— Мастеров вызывать дождь у нас хватает, — сказал один из солдат. — Новых нам не нужно. Но по нашей земле идет чума, и она нам тоже не нужна. Видели вы ее?
— Чума? — переспросил Мейснер. — Какая еще чума?
— Спроси у нее самой, когда встретитесь, — коротко ответил седобородый, не отводя взгляда от Мейснера.
Тогда Мейснер обернулся, быстро подошел к женщинам и, взяв за подбородок старшую, которая понурила голову, принудил ее взглянуть ему прямо в глаза.
— От чего умер твой муж? — жестко спросил он. — От чего?
Чувствуя железную хватку его рук, она тяжело задышала; лицо ее было в трещинах от усталости и слез. Но она смотрела ему в глаза, и этого оказалось довольно. Мейснер выпустил ее голову, та поникла. Он молча постоял, глядя на нее.
Когда он обернулся, городские ворота уже захлопнулись.
Они свернули с тропинки. Усталые, разочарованные, шли они прямиком через лес, в башмаках, которые вскоре промокли. С той минуты, как городские ворота захлопнулись, и стражники стали бросать им вслед камни, Мейснер не проронил ни слова. Ткач, прижимая руку к боку, беспомощно стонал: один из камней угодил точно в цель и как раз в него, и он никак не мог взять в толк, почему ранило именно его — ведь он и без того такой слабосильный.
Первым шел Мейснер, мрачно уставившись в одну точку. Когда несколько часов спустя Ткач, в конце концов, со стоном осел на землю, отказавшись идти дальше, Мейснер, ни слова не говоря, остановился, сбросил с плеч мешок, в котором лежала разрезанная на куски овечья туша, и знаком приказал женщинам развести огонь.
— Нам нужно поесть, — тихо и мрачно сказал он, — потому что, быть может, нам вскоре придется повстречаться с чумой. Она идет за нами следом дольше, чем я предполагал.
— Может, лучше их убить? — ворчливо спросил Ткач. — Избавились бы от многих хлопот, и нам стало бы легче.
— Чуму это не убьет, — ответил ему Мейснер. — Если она здесь, значит, здесь. Она уже дохнула на нас.
— Дохнула? — неуверенно переспросил Ткач. — Дохнула?
Они ели долго, безрадостно. Женщины пугливо поглядывали на обоих мужчин, словно ожидая приговора, решения, слов, которые приобщат их к вечному блаженству или обрекут на вечные муки. Они ждут, чтобы я что-то сделал, думал Мейснер. Ждут чего-то от меня.
По правде говоря, их следовало убить. Ткач прав. Но нельзя приманивать смерть к нашим следам. Я и так чувствую ее запах, нельзя ее приманивать.
И он обратился к ним с краткой речью.
— Нам надо добраться до какого-нибудь города, — заявил он. — Надо найти город или какое-нибудь селение, где ничего не знают о чуме. Там мы сможем отдохнуть.
До такого места далеко, думал он, окидывая взглядом своих спутников. Мне придется нести тяжелое бремя.
Перед ними была река, черная, грозно рокочущая. Ткач подошел к берегу и поглядел на стремнину. Такого скопления воды он еще в жизни не видел, он был восхищен и в то же время перепуган.