Пятьдесят оттенков свободы
Шрифт:
— Да, да, да… — Он замирает, приподнимается и вгоняет еще глубже, вышибая из меня стон.
— Ты нужна мне, — хрипит Кристиан. Он пробегает зубами по моему подбородку, по скуле, покусывает и посасывает, потом снова целует — без нежностей, требовательно и алчно. Я обхватываю его руками, обвиваю ногами, сжимаю и не отпускаю, словно хочу выдавить все, что тревожит его, не дает покою. Он начинает двигаться, как будто пытается вскарабкаться внутри меня. Снова и снова, выше и выше, отчаянно, безумно, подчиняясь древнему инстинкту. Захваченная заданным им сумасшедшим темпом, я отдаюсь ему полностью,
— Кончай со мной, — выдыхает он и поднимается, разрывая мои объятия. — Открой глаза. Мне нужно видеть тебя. — Это не просьба, но приказ, требующий беспрекословного подчинения. Мои глаза тут же открываются, и я вижу напряженное, разгоряченное лицо и горящие, голодные глаза. Его страсть, его любовь — как удар потока: плотина рушится, и я кончаю, откинув голову, содрогаясь в конвульсиях.
— О, Ана! — вскрикивает он и, догнав меня последним рывком, замирает, а потом падает, но тут же скатывается, так что сверху оказываюсь я.
Оргазм уходит. Я хочу отпустить какую-нибудь шутку насчет подавления и объекта, но прикусываю язык — кто знает, какое у него настроение? Отрываюсь от его груди, смотрю в лицо. Его глаза закрыты, руки — на мне. Я целую Кристиана через тонкую ткань льняной рубашки.
— Что же все-таки не так? — мягко спрашиваю я и с волнением жду ответа. Может быть, теперь, после секса, он скажет, в чем дело.
Но нет, Кристиан молчит. И тут меня посещает вдохновение.
— Торжественно обещаю быть верным партнером в болезни и в здравии, в час счастливый и горький, делить радость и печаль…
Он застывает и лежит неподвижно. Потом открывает свои бездонные глаза и смотрит на меня. А я продолжаю повторять слова свадебного обета:
— Обещаю любить тебя безоговорочно, поддерживать во всех начинаниях и устремлениях, почитать и уважать, смеяться с тобой и плакать, делить надежды и мечты и нести утешение в пору испытаний. — Я делаю паузу, выжидаю; он смотрит на меня, чуть приоткрыв рот, но ничего не говорит.
— Заботиться о тебе, холить и лелеять, пока мы оба живы. — Я вздыхаю.
— Ох, Ана, — шепчет он и приподнимается, обрывая наш восхитительный контакт. Теперь мы лежим на боку, и он поглаживает меня по щеке.
— Торжественно клянусь оберегать наш союз и дорожить им и тобою, — шепчет он. — Обещаю любить тебя верно и преданно, отвергать всех других, быть с тобой рядом в радости и горе, в болезни и здравии, куда бы жизнь ни увела нас. Обещаю доверять тебе, защищать и уважать тебя. Делить с тобой радости и печали, утешать в тяжелые времена. Обещаю холить тебя и лелеять, поддерживать твои мечты и беречь от всех невзгод. Все, что мое, отныне и твое. Моя рука, мое сердце, моя любовь — отныне и навек твои.
Слезы наворачиваются на глаза. Кристиан смотрит на меня, и выражение его лица смягчается.
— Не плачь, — тихо говорит он, подхватывая сорвавшуюся с ресницы слезинку.
— Почему ты не хочешь поговорить со мной? Пожалуйста, Кристиан.
Он жмурится, как будто от боли.
— Я клялся нести тебе утешение в тяжелый час. Пожалуйста, не вынуждай меня нарушать обещание.
Кристиан со вздохом открывает глаза. Выражение лица унылое, безрадостное.
— В Сиэтле поджог. — Вот черт. Я смотрю на него — он такой юный, такой беззащитный. — И теперь они могут охотиться за мной. А если за мной, то… — Он замолкает.
— То и за мной, — заканчиваю за него я. Кристиан бледнеет, и я понимаю, что добралась наконец-то до истинной причины его беспокойства. — Спасибо.
Он хмурится.
— За что?
— За то, что рассказал мне.
Он качает головой, и губ его касается бледная тень улыбки.
— Вы умеете убеждать, миссис Грей.
— А ты умеешь изводить себя и, может быть, умрешь от сердечного приступа, не дожив до сорока, а мне нужно, чтобы ты оставался со мной еще долго-долго.
— Если меня кто-то и доведет до могилы, миссис Грей, так это вы. Я и так чуть не умер, когда увидел вас на гидроцикле. — Он откидывается на подушку, прикрывает ладонью глаза и ежится.
— Послушай, я всего лишь прокатилась на «джет-скае». На них сейчас даже дети катаются. Подумай, что будет, когда мы приедем к тебе в Аспен и я впервые в жизни встану на лыжи.
Кристиан поворачивается, и я едва удерживаюсь, чтобы не рассмеяться, — такой ужас на его лице.
— К нам в Аспен, — поправляет он.
Я пропускаю реплику мимо ушей.
— Я уже взрослая и вовсе не такая хрупкая, какой кажусь. Когда ты это поймешь?
Он пожимает плечами и поджимает губы. Пора менять тему.
— Значит, пожар. Полиция знает о поджоге?
— Да.
— Хорошо.
— Я приму дополнительные меры безопасности, — сухо говорит он.
— Понимаю. — Мой взгляд скользит по Кристиану. Он по-прежнему в шортах и рубашке, а я — в майке. Вот так и потрахались по-скорому. Я прыскаю.
— Что? — спрашивает Кристиан.
— Ты.
— Я?
— Да. Ты. Все еще одет.
Он смотрит на себя, потом на меня, и его лицо расплывается в широкой улыбке.
— Ну, вы же знаете, миссис Грей, не могу удержаться. Смотрю на вас, и руки чешутся. Особенно когда вы вот так хихикаете. Как школьница.
Щекотка… Вот оно что. Я перекидываю ногу, чтобы оседлать его, но он уже просчитал мои коварные планы и хватает меня за обе руки.
— Нет.
Судя по тону, Кристиан не шутит.
Принимаю обиженный вид, но потом решаю, что он не готов.
— Пожалуйста, не надо. Не выдержу. Меня никогда не щекотали в детстве. — Я опускаю руки, показывая, что ему нечего опасаться. — Бывало, смотрел, как Каррик балуется с Миа и Элиотом, но сам…
Я прижимаю палец к его губам.
— Знаю, молчи. — Я нежно целую его в губы, туда, где только что был мой палец, и, свернувшись рядышком, кладу голову ему на грудь. Во мне опять нарастает знакомая боль, и сердце охватывает печаль. Ради этого человека я готова на все — потому что люблю его.