Пятерка
Шрифт:
На улице за разбитым окном замигали красные и синие огни. Сколько машин там точно, непонятно, но похоже было, будто у копов тут съезд. Кто-то там орал — кажется, это был голос той стервы-официантки, набравший столько децибел, что перепонки рвались.
Он очень, очень плохо себя вел.
— Бог ты мой, — сказал он, хотя не верил в Бога, но к кому еще взывать, когда дерьмо хлынуло на вентилятор?
С улицы заговорил ревун:
— Эй там, в здании! Бросайте оружие в окно, руки на голову и выходите на улицу! Обойдемся без жертв.
Кочевник уставился на поврежденную стену, на разбитую фреску, и тень его
По-хорошему надо бы пристрелить этого Язона с аргонавтами, чтобы не мучились.
Громкоговоритель повторил свое обращение, но на этот раз последнюю фразу не сказал.
Кочевник схватил ближайший стул и стал сбивать фреску, разрушая стену. Когда стул развалился на части, он взял другой и продолжал пробивать дыры в идиотской мечте Язона. Второй стул сломался, Кочевник взял третий, и это была тяжелая работа, очень тяжелая, но он был настроен закончить начатое, он не из тех, что сбегают от трудностей, никогда сын Дина и Мишель Чарльз не сделал бы такого, и он еще работал изо всех сил, когда в окно влетели две гранаты в форме торпед, и он даже не повернулся, ему плевать было, потому что он был занят освобождением Язона, и газ закрутился вокруг него лиловыми змеями, и кожу начало жечь, глаза невольно закрылись, потому что их захлестнуло жидким огнем, и он продолжал качаться в темноте, потому что только это умел делать.
Он стоял на коленях среди разбитых стульев, когда они вошли, вошли как из другого мира. Как идиотское соединение людей-лягушек с борцами в масках из комикса «Из неведомых стран».
Ему завели руки за спину, защелкнули белые пластмассовые путы на запястьях и лодыжках и потащили прочь, словно вчерашний мусор.
Часть четвертая
«Стоун-Черч»
Глава четырнадцатая
Не так уж плохо было. В мотелях бывали условия похуже даже за деньги. Но этот ярко-оранжевый костюм — это уже смешно. Эта хрень сама по себе светится и еще пульсирует под веками, когда закрываешь глаза. И крупными черными буквами слово «ТЮРЬМА» тоже не прикольно.
Но в сложившейся ситуации на Кочевника тюрьма графства Пима произвела благоприятное впечатление. Чистая, хорошо содержится и скорее похожа на ночлежку — с очень суровыми правилами — для бездомных. Камеры-клоповники в современную эру физической изоляции не выжили: сейчас камеры — это ячейки с передней стенкой из небьющегося стекла. В каждой камере восемь заключенных, и восемь камер составляют так называемый модуль, у каждого модуля — свое дневное помещение. Всюду хорошее радостное освещение, кондиционер поддерживает прохладу. Разрешены книги, журналы и телевизор. Он и самого себя видел на экране телевизора, даже несколько раз. Стал здесь настоящей знаменитостью.
Было около десяти часов утра вторника. Кочевник находился в тюрьме уже пятьдесят четыре часа, но кого это интересует? Ему было все равно, что он дошел до конца этой конкретной дороги. Во всей этой истории он так держал язык за зубами и так плевать хотел на все, что судья решил погонять его
— Да делай что хочешь, — сказал он этому Вашачесть. — И хрен с ним со всем.
Из чего ничего не вышло хорошего. Пока что он здесь застрял, поскольку Вашачесть отложил решение о залоге до тех пор, пока снимется вопрос насчет психа и сколько-то там высоколобых не подадут триста тридцать три заключения насчет умственного состояния Кочевника. Но сейчас ему все равно никуда не надо, «The Five» больше нет, все кончено, так чего тут не поошиваться?
Свой разрешенный звонок он сделал в медицинский центр университета и попросил найти Ариэль.
— Джон? — спросила она. — Ты где?
— Где-то тут. Что там с Джорджем?
— Говорят, что должен выжить. Еще не уверены, но утверждают, что жизненные показатели выглядят неплохо. Джон, скажи, где ты?
— Да я вышел поесть. Может, слишком далеко зашел. — Слышно было, как заорал в приемнике какой-то пьяный. Копы быстренько устранили беспорядок, но Ариэль, наверное, тоже услышала. — И какое-то время не смогу вернуться.
— Что там за шум?
— Бурное веселье.
— В воскресенье утром?! Что это за телефон у тебя? И что с голосом?
— Слушай. — Голос у него был усталый и сорванный — слезоточивый газ голосовые связки не гладит. Он был вымыт, вся лиловая краска с волос смылась, и ему разрешили свернуться в камере временного содержания, пока не наберется сил говорить. — Я рад, что Джордж выкарабкивается. А мне придется какое-то время пробыть там, где я есть, так что вы не волнуйтесь, о’кей?
— Джон! — По голосу было слышно, что она поняла. — У тебя неприятности?
— Небольшие.
— Скажи, где ты! — сурово потребовала она. — Я серьезно!
Кочевник позволил себе слегка улыбнуться. От этого натянулись царапины на левой щеке, блестящие розовым дезинфицирующим раствором. Он никогда не видел, чтобы Ариэль сердилась, никогда не слышал, чтобы она вышла из себя. Но сейчас она, судя по голосу, была к этому близка. Это было бы зрелище, подумал он. Ариэль Коллиер, проникнутая сочувствием ко всему космосу, вдруг звереет.
— Возвращайтесь в Остин, — сказал он. — Ты, Терри и Берк. Когда Эш сюда доберется, скажи ему… не знаю, просто скажи, чтобы он вас по домам развез. — Пьяный хмырь на регистрации ревел насчет своих прав и всего прочего, а три копа тащили его во временную камеру. — Возвращайтесь и начинайте снова.
— Начинать снова? Это как? Ты о чем? Мы все еще «The Five», Джон. Нам ничего не надо начинать сначала.
— Надо, надо. Поверь мне.
— Что ты натворил?
— Я не хочу об этом говорить. Езжайте домой, — сказал он.
И он замолчал. Замолчала и она, и он не знал, что она думает, но сам он думал, что на этот раз он реально подвел команду, облажался по полной как раз тогда, когда был больше всего нужен, и смотреть ей в лицо и видеть ее разочарование он бы сейчас не мог. Не мог бы смотреть в глаза никому из них, но ей особенно, потому что… потому что думал, что на самом деле ей «The Five» не нужна, у нее таланта хватило бы делать свое, и за последние три года он это понял, но молчал. Никогда не предлагал ей хотя бы подумать на эту тему, потому что он — император, а императоры умеют скрывать зависть под лакированной жестяной короной.