Пятнадцать ножевых 4

Ненавижу ждать и догонять. Первое, пожалуй, даже больше. Сидишь, занимаешься самоедством, по сотому разу обдумываешь, где ты лажанулся, почему сейчас находишься в приемном покое хирургии Склифа и ждешь результатов операции Лены Томилиной. Пятый час пошел. Рядом темными тенями сидят родители.

Вот Лебензон приехал, зашел внутрь. Ему-то, кстати, светит служебное расследование. Что ни случись в возглавляемом подразделении: ходь сюда начальник, становись в коленно-локтевую позицию — там синяк-рецидивист пальнул из охотничьего ружья дробью в

— Ну что? — ко мне подсел Харченко. — Новостя есть?

— Ничего, оперируют, — я мрачно посмотрел на водителя. Хотя он то и не был ни в чем виноват. Наоборот, услышал выстрел, выволок Лену к машине, перевязал, вызвал подмогу.

— А я вот Льва Ароныча привез. Переживает...

— Расскажи хоть что было. Как это случилось?

— Да помнишь ту рабочую общагу Краснохолмской фабрики? Вы туда на вызов тоже катали к какому-то порезанному урке.

— Ну помню.

Я аж вздрогнул. Гнилое место. Пьяная в дупель беременная девка — во-от с таким пузом. Захочешь забыть — не сможешь.

— Ну вот туда же опять погнали. Я говорю, давай с тобой пойду, стремно.

— А она?

— На комендантшу понадеялась, что нас встречала. А ее, дуру, кто-то отвлек по дороге, Лена сама пошла на четвертый этаж. Я слышу «бам, бам!». Понял сразу — неладно что-то. Бегу, а она вся в крови на полу валяется. В комнате бутылок — не пройти. Кто-то квасил полгода, не меньше. Прибегает эта дура-комендантша, начинает орать от страха. Я только расслышал про какого-то Ваську-Ампулу.

— Ампула — это на фене пузырь с бухлом.

— Во-во, этих пузырей там было... — Харченко тяжело вздохнул. — Послушал — дышит. Ну а дальше перевязал, в машину отнес. Вызвал реанимационную бригаду по радио — слава богу, быстро примчались.

— Ты молодец, — я пожал руку водителю. — Теперь все от врачей зависит. Как вывезет...

Договорить не удалось — появились милицейские дознаватели, начали опрашивать Харченко. Потом вышел врач из хирургии, к нему сразу бросились родители Лены:

— Что, доктор?! Не молчите, — заплакала Клавдия Архиповна.

— Прооперировали, жива. Но состояние тяжелое.

Мать Лены охнула, вытерла слезы. Отец тоже зашмыгал носом. В мою сторону вообще не смотрели. Ни разу. Будто винили за что-то. За что?

Появился Ароныч, сказал что-то ободряющее родителям, подошел ко мне. Мы помолчали немного, потом он вздохнул и побрел к выходу, даже не посмотрев, как в дальнем углу холла дознаватель расспрашивает Мишу Харченко.

Прямо у двери он столкнулся с бледным Кавериным. Ага, вот и начальник всей московской скорой. Ранение доктора — это городское чп, понятно его появление.

Мне он лишь кивнул, подхватил под руку Лебензона, отвел в сторону. Начал о чем-то спрашивать, потом выговаривать. Ароныч покраснел как рак, но стоически терпел.

Я сделал один шажок к ним, другой. Прислушался. Сначала, как водится, выясняли «кто виноват». Некомплект, кто заболел, запил, не вышел на смену... Потом перешли к сакраментальному вопросу «что делать». Надо отдать должное Каверину. Он нашел фонды — выделил семье Томилиной семьсот рублей матпомощи. Подстанция тоже не осталась в стороне — старинным способом «кто сколько может» собирают деньги. Какая сумма там получится — неведомо, но сотни полторы-две получится, это точно. Иногда к конверту прилагают список, кто и сколько. Чтобы добро не осталось забытым.

Я порылся в карманах и в портмоне. Сто двенадцать рублей. Четыре двадцатипятирублевки сложил, и сунул в руку Томилину. Он взял, потом резко протянул кулак ко мне.

— У тебя ничего не возьму!

— Дядя, ты дурак? — не выдержал я. — Бери, на них не написано, чьи. У вас деньги сейчас как в яму уходить будут: уход, питание. Матпомощь кончится, и она одноразовая. Не время выпендриваться. Всё, будет нужна помощь, звоните. Что смогу — сделаю.

Томилин неуверенно как-то кивнул, отвернулся. Он просто не понимает еще: это не конец горя, а только начало. Впереди операции, реабилитация, и то же самое не один раз. Питание, дефицитные лекарства, санатории, и куча всего остального. Хоть и Союз — а за всё плати. Нянечке сунь, врача отблагодари... Помню, один мой сотрудник любил рассказывать в ответ на ностальгические воспоминания о бесплатной медицине при советской власти. «Заболела мать, рак. Попытались что-то сделать на месте, потом в Москву направили. И в столице лечили, старались. Пока не умерла через год. И всё бесплатно. Вот только у нас на книжке лежало пять тысяч, а как хоронить кинулись — там три рубля осталось».

Я махнул Мише Харченко, освободившемуся от дознавателя:

— Погоди, я с вами.

Лебензон подремывал, сидя на переднем сиденье.

— Лев Аронович, пожалуйста, подвезите до дома! Я же из аэропорта прямо, с чемоданом по эскалатору и переходам не очень хочется.

Дома меня, оказывается, никто не ждал. То есть вообще — ни тебе постов наблюдателей, ни пионерского отряда с горнами и барабанами, ни даже торжественной встречи на пороге с хлебом-солью. Аня бессовестно дрыхла в компании с рыжим предателем. Ну этот вообще спит все время пока не ест, но девушка! Даже обидно немного стало. Именно поэтому я тихонечко подошел и поцеловал подругу в губы.

— Ммм, мужчина, не прекращайте... — пробормотала Аня, не открывая глаза. — И интенсивнее, а то скоро вернется мой парень.

Тут она меня обняла и... Короче, немного компенсировала отсутствие рушника и красной ленточки. Ничего серьезного, я ведь толком не разделся с дороги, даже плащ не снял. Но поцелуи были горячими.

— Что хоть случилось? — спросила Аня, пытаясь наощупь найти ногой тапочек, улетевший в сторону. — А то сказал только, что ехать надо срочно, и пропал.

— Помнишь врачиху... ну, у тебя дома...

— Не забывается такое никогда, — ответила она цитатой из песни. — И что?

— В нее утром стреляли на вызове.

— Да ты что... — она даже прикрыла рот рукой. — Как же так? Она жива?

— Да, оперировали, вот только закончили. Я поэтому и задержался.

— Слушай, может, там помочь чем надо? В больнице подежурить, материально как-то? — Аня встала, начал искать сумочку.

— Не торопись. Она в реанимации, туда не пускают никого. Деньги я ее родителям оставил, у меня сто рублей было.