Пятое измерение. На границе времени и пространства (сборник)
Шрифт:
«Остановись, мгновенье!» Утрата реальности связана с желанием назвать. Желание назвать есть желание удержать. Проза есть повисший над рукописью мат по поводу исчезновения текста из-под пера. Выматериться – это и обозначить то, что исчезло. Невозможность назвать не следует путать с неспособностью сделать это. Терпеливый и последовательный немецкий язык запечатлел это раздраженное усилие называния в самой грамматике и тем отменил потребность в мате. Gespenstheuschrecke! Reisengespenstschrecke! Тут уж незачем ругаться. Как само слово, даже графически, похоже на то, что называет! Оно трещит и угрожает, оно членистоного. Другое дело – по-русски… У нас лирика и пение на первом плане. «Кузнечик дорогой, коль много ты блажен…» Не рассматривал кузнечика даже Михайла Васильевич, первейший русский ученый, прекрасно немецкой грамоте разумевший. А рассмотрел бы… то и сказал бы, в поисках подходящего русского заменителя… Слышим мы лучше, чем видим. Оттого, не обретая образа, усиливаем звучание. То есть выражаемся.
Мы этих слов не пишем. Поначалу мне достался компьютер без кириллицы.
THE FIRST PRAYER ON IBM
Performed on the 5th of November 1992
in Wissenschaftskolleg zu Berlin
…We’ll suggest you not to try to develop yourself but just to understand to what greater part of knowledge you are really belonging. That’s it. The question how to start is not the same as to be or not to be. Your feeling ofperfectness of everything you don’t know is just a rudiment of your believing, that part of it, which everybody is still receiving from the very birth. Don’t be afraid of the stop because here is the entrance. You don’t need to search for the key – the door is never locked. The question whether it’s just opened or partly opened or there is another… all these are not your questions, at least now. Just enter because you are the key. Just enter and then you’ll see. And we can ensure that the landscape will be good. It will resemble you something you’ve already seen but forgotten. Let’s say in your early childhood or night dream or previous birth. And please don’t hesitate in any kind of reality. It’s not yet your turn to know that there is no door and landscape is just the same you are standing now in. That’s why it’s looking so alike… as if you’ve already seen it already. Just look at your screen you are looking at. There is no mirror but there is a window. And that’s the stop we started with, deceiving you that you have not to be afraid of it [23] .
23
ПЕРВАЯ МОЛИТВА НА Ай-Би-Эм. Вознесена 5 ноября 1992, Виссентшафтколлег, Берлин
Мы предлагаем не пытаться развивать себя, а просто понять, к какой большей области знания ты по-настоящему причастен. Вот и все. Вопрос, как начать, не равен вопрошанию, быть или не быть. Чувство никому не ведомого всеобщего совершенства является рудиментом веры, той ее части, что до сих пор дается с рождения. И не бойся остановки, потому что это и есть – вход [enter]. He ищи кнопку или ключ [key] – дверь [enter] не заперта. Вопрос, открыта ли она, приоткрыта, есть ли другая… пусть тебя это не волнует, не сейчас. Просто войди, ведь ты и есть ключ [key]. Просто войди [enter], и ты увидишь. Мы гарантируем, что будет пейзаж [screen]. Он напомнит тебе нечто, что ты видел, да забыл. Скажем, из детства, или из сна, или из предыдущего рождения. И, пожалуйста, не сомневайся ни в одной из реальностей. Еще не время знать, что входа не существует, а пейзаж, который ты видишь, это тот, в котором ты стоишь. Поэтому-то они и выглядят так похоже… как будто ты его уже видел. Но посмотри на экран, в который ты вглядываешься. Это – не зеркало, это – окно [window]. Та самая остановка, с которой мы начали, обманув тебя, что здесь нечего бояться.
(Пер. Е. Dommtch, Fordham.)
Хоть и Рай, но Смерть. Откуда-то я слышал, кто-то где-то читал… будто такую уж наработали тонкую аппаратуру, что она со стен и камней голоса списывает, что, мол, любая материя обладает свойствами звукозаписи и хранит их вечно. Испытывали, мол, эту аппаратуру на египетских гробницах… ожидали всяких исторических фараоновых тайн… Аппаратура успешно прошла испытания, оказались воспроизведены голоса древних строителей, главным образом почему-то ругань жрецов-прорабов на рабов: куда прешь! Заноси! Да не туда! Взяли! Разом! – и т. д. и т. п. – всё как на нормальной русской стройке.
Только древнеегипетский мат не наш. С полным доверием я к этой научной информации не отнесся, но в природу ее поверил. Иду это я по Питеру, забредаю на улицу, на которой давно не был, что-то пытаюсь припомнить и не могу… и вдруг слышу отчетливый голос, рассказавший мне здесь, каких-нибудь полвека назад, анекдот… Что в нем было смешного?
И сразу всё: и погода, и время года, и молодость моя с кем-то… именно на этом камне записана! Такое случается со мною все чаще теперь и в Москве. А с тех пор как не стало Натана Федоровского, и в Берлине.
Это он провел меня за руку, как слепого, и тут и там. Это он учил меня Европе, Западу: ресторанам и банкам, галереям и офисам. Это он знал, что со мной происходит, помогал превозмочь эту сладостную боль свободы. В этиологии такое называется «импринтинг»: первое, что увидит цыпленок, вылупившись из яйца, будет мама. Может оказаться и коровой… и небритым мужиком, годным тебе в сыновья. Упокой, Господи, твою истерзанную душу, Натан!
12 апреля 2001
2. Новый Робинзон
Второгодники
МАССОВА ЛИ ДИСКУССИЯ о массовости культуры? Она почему-то обидна. Обидна своим критерием. Почему Игрек, который много хуже Икса, известен каждому, а Икс – никому? Не продешевил ли Эн лишь потому, что на него стали оборачиваться на улице? А ведь вроде был талантливый и честный художник до этого… А если я вдруг люблю не избранного, а всеобщего любимца, не слаб ли я по линии вкуса… Быть никем не признанным – трагедия, а быть всеми признанным – фарс… Дискуссия грозит перейти в обычный спор о вкусе, о котором не спорят, с самым веским доводом: а ты кто такой? Не стоит «оспаривать глупца» друг в друге. Надо попытаться понять хотя бы собственную точку зрения. Дискуссия о культуре должна быть культурной. Ибо уровень (в том числе и разговора) есть дань уважения к другому и, таким образом, к себе.
24
Дискуссия «Культура: народность и массовость» в «Литературной газете» (1982).
Для нынешней дискуссии необходимо отметить, что начало ее восходит к обсуждению (в тоне осуждения) вопроса о культуре, казалось бы, равно противоположной – культуре элитарной. (Помнится, в статьях, появившихся то там, тот тут, она именовалась то «трудной», то «скучной», то «неограниченной», то «заумной».) Тут и там спорщиками отмечался один и тот же аспект нехарактерности их для нашей культуры, нетипичности, что подтверждалось каждый раз самою ограниченностью примеров; зато удивляла страстность тона, даже задетость по отношению к примерам, столь нехарактерным и незначительным; пафос каждый раз был отчасти оправдан противопоставлением этим «культурам» (той и другой) классики – и именно отечественной. Слово «раздражение» подходит к характеру обеих дискуссий; пером оппонента движет то раздраженность, то раздражительность – раздражен оказывается и читатель: это не так, а это не то, – встаешь в очередь возражения… Предмет дискуссии сопротивляется и выскальзывает – не исчезает, что и доказывает, что он есть. Раздражает тогда его неуловленность. Возможно, вопрос стоит не об «элитарной», не о «массовой»… а – о Культуре. Тогда обращение к классике в обоих случаях становится понятным. Классика – неоспоримая культура.
Классика не может помещаться посередине двух лжекультур, ей враждебных, порожденных нашим веком; тому доказательство едва ли не более значительный пласт лжеклассики, порожденный тем же веком. О лжеклассике пока еще не спорили; в этом ряду дискуссия о ней – очередная. Но вот что любопытно: граница не так строга. Во всех трех вышеобозначенных ипостасях псевдокультуры, окруживших понятие (или всего лишь представление) о культуре подлинной и истинной, мы обнаружим если не гениев, то незаурядные таланты, возбуждающие в нас представление о художественном даре, которого оказывается недостаточно для принадлежности к культуре, но который так или иначе достояние, пробрасываться которым не стоит. Нам придется поспорить и внутри каждого из рядов, отделяя «своих» от «не своих»: Пруста от Т. Манна или Гессе от Кафки; Дюма от Сю или Сименона от А. Кристи; Р. Роллана от Мартен дю Гара или Голсуорси…
Обсуждение этих ненасущных вопросов – элитарности и массовости – недолет и перелет, «вилка», меж зубьев которой свободно проходит вопрос о культуре.
Определение культуры – из самых трудных: слишком широко по диапазону и еще уже в своем качестве. В нее вполне может поместиться куняевская бабка, что «с большею страстью культуру творит», и – не поместиться какой-нибудь новейший бронтозавр о трех языках и четырех дипломах, об этой культуре рассуждающий. Я солидарен с определением, что культура есть особое человеческое качество отношения к миру. Я и мир и мир и я – в этом весь человек. Сейчас время решительного объединения этих понятий, потому что гибель грозит нам (мне и миру) не порознь. Культура – это особое качество отношения к другому, внешне не своему (человеку, природе, в том числе и материальной культуре), отношения к другому по крайней мере и хотя бы как к ценности (в том числе и другая – «чужая» – личность есть ценность). При таком взгляде проблема культуры окажется прежде всего этической, а потом уже эстетической, а всей-то этики окажется: отдать больше, чем взять. Все встает на свои места при минимально большей, чем потребление, отдаче, даже права личности. Быть культурным невыгодно лишь в сравнении: «Чем я хуже других» – всегда означает готовность стать хуже. Другой перспективы, кроме культуры (и именно массовой, в этом-то, этическом, смысле), сейчас уже у человечества нет. Тогда понятие интеллигентности, отнюдь не как рафинированности есть перспективное представление о культуре масс, в отличие от масскультуры, являющейся уже частным вопросом (относясь целиком к потреблению).
Если же сузить понятие культуры до области художественной культуры, то важнейшее место займет именно классификация и квалификация (иерархия) художественных ценностей. Иначе зачем же такая армия ценителей и специалистов, хоть и явно превышающая собственные ряды, но неоспоримо необходимая? Не об этой же ли иерархии развернулась и наша дискуссия, если приглядеться? В художественной культуре кто первый, кто второй, кто великий, а кто выдающийся – играет первостепенную роль. До сих пор в этой «утряске» основную работу проводит время («которое покажет»). Современники же всех эпох по причине временности своего пребывания в эпохе заняты куда более суетным и частным, если не личным, разбирательством.