Пыль небес

Игнатова Наталья Владимировна

Насчет самого графа Тир никаких предположений не строил. Граф был ему сродни и, вполне возможно, так же как сам Тир, на время полета становился подобием своей машины. А машины не устают. Тоже, конечно, до определенного предела, но этого предела еще достичь надо. За световой день точно не уложишься.

А сам он неплохо справлялся… Ну ладно, отлично справлялся. До тех пор, пока задания требовали уничтожения наземных или летающих объектов. Когда дошло до полетов по сильно пересеченной местности – в буквальном смысле пересеченной, поскольку предельно малой высотой в понимании графа

фон Геллета были полметра над поверхностью, – стало хуже. Казимир не выдерживал скорости. Выбирая между тем, чтобы пожертвовать ведомым или сбросить скорость, Тир предпочел второе. Он, кстати, не очень и понимал, для чего летать на таких, с позволения сказать, высотах. От зениток прятаться? Так те и на большей высоте не достанут.

– Для работы в условиях города, – объяснил фон Геллет во время короткой передышки.

Они оставались в воздухе, просто подвели болиды вплотную друг к другу и дрейфовали в ровном потоке ветра.

– Для уничтожения баррикад, например. Зажигательные бомбы – это, конечно, хорошо, но экономный правитель берет города с минимумом повреждений.

Экономный – это было хорошо сказано. Хотя, на взгляд Тира, слово «нищий» подошло бы графу фон Геллету гораздо лучше.

Ну а дальше стало совсем туго. Когда, под предлогом того что рабочий день закончился и порядочные люди в это время уже начинают отдыхать, бросили заниматься делом и устроили какую-то щенячью возню посреди чистого неба.

Двое на двое, звено на звено. Только у фон Геллета ведомым был Монье, который даже в одиночку мог попробовать надрать Тиру задницу, а у Тира был Казимир Мелецкий… Хороший пилот, хороший. Грамотный. Способный держаться на хвосте у ведущего, даже когда этот хвост мотается, как у радостной собаки. Работа в паре – дело для двоих, и в том случае, когда один из двоих просто не способен выполнять свои обязанности, получается, что одному приходится отдуваться за обоих. Контролировать действия ведомого в процессе всего полета, выдерживать соответствующий режим, проводить безопасное маневрирование… ладно, ладно. Но как предупреждать ведомого о предстоящем маневре, если он физически не способен успеть уследить за твоими командами? Он обязан это делать, но – не может. И никто не сможет, если это не Монье или не граф фон Геллет…

Хоть пополам порвись!

Тир почти сразу приказал Казимиру переходить на самостоятельный полет. Но «почти сразу» в условиях такого боя, это было для Казимира слишком быстро. И Тир действительно чуть не порвался пополам.

К тому моменту как Казимир сообразил выйти из боя, его болид уже получил одно критическое повреждение. А поскольку у Тира не было других ведомых и он никого не мог назначить в сопровождение машины, вышедшей из боевого порядка, прикрывать отступление Казимира тоже пришлось самому.

Он не справился. Так позорно не справился, что аж стыдно стало.

Казимира не сбили, но в итоге его болид оказался способен лишь дотянуть до летного поля. Тир сбил Монье, сбил чистенько: маркер запятнал колпак кабины аккурат напротив головы пилота. Но самого Тира в упор расстрелял фон Геллет. Граф остался без двух маневровых двигателей, однако непохоже, чтобы ему это помешало.

Из машины

Тир вылез злой, но страшно довольный. Его в первый раз так лихо обыграли на его же поле. Стыдно было, да, но какое это имеет значение, когда день прошел настолько насыщенно, что стоил, пожалуй, месяца полетов с любыми другими людьми.

– Останься, – велел фон Геллет, – нам с тобой еще нужно кое-что обсудить.

Обсуждали на командном пункте, в уже знакомом кабинете. Правда, сейчас там присутствовал еще и Монье.

– Хонален, – поправил он, – ты не понял еще, что ли? Его сиятельство с тобой весь день на «ты» и по имени. Нам теперь вместе летать. – Ухмыльнулся и добавил: – Можешь называть меня отец Хонален, я не обижусь.

– Падре, – сказал Тир.

– Чего?

– То же самое, что «отец». Падре Хонален. Тебе подходит. Ты толстый и благостный.

Монье заржал, игнорируя строгий взгляд фон Геллета.

– Прекратить балаган, – приказал граф. – Тир, у меня к тебе два вопроса. Ты действительно сразу выделил Хоналена из остальных гвардейцев?

– Да. Ваше сиятельство.

– Почему?

– Потому что он… – Тир задумался над верной формулировкой, – умеет летать, – пояснил он без особой надежды, что его поймут.

Его, однако, поняли.

– Ты сразу это увидел? – уточнил граф.

– Сразу, ваше сиятельство.

– Титулование через раз, – прокомментировал фон Геллет. – Буду считать это прогрессом. Как ты определил, что он, как ты говоришь, умеет летать?

Ну и вопросы! Тир умел формулировать и облекать свои ощущения в слова, но не тогда, когда дело касалось настолько тонких материй. Как определил? Хонален был в небе, вот и все. Что там еще определять?

– Подумай над этим, – велел его сиятельство. – Для нас крайне важно научиться находить таких пилотов.

– Это не ко мне. – Тир покачал головой. – Тот, кто умеет летать, его и искать не надо, о нем говорить будут. А кто еще не умеет… как их вычислишь?

– Вот и подумай. Теперь второй вопрос: что связывает тебя с князем Мелецким?

То есть? Что значит «связывает»?

Тир не стал переспрашивать, просто удивился.

– Казимир меня защищает, – сказал он, умудрившись не ухмыльнуться.

Хонален что-то невнятно булькнул. А фон Геллет покачал головой:

– Ты, конечно, нуждаешься в защите… но не в той, какую может обеспечить Мелецкий. Однако ты тянешь его за собой, начиная с Радзимы. Зачем? В нем есть что-то особенное?

– Ни черта, – с досадой признал Тир. – Но для вас, ваше сиятельство, что-то, может быть, и найдется. Поговорите с Казимиром сами. К тому же он хороший пилот.

– Отличный, – признал граф. – Еще одно правило, Тир, о котором Хонален забыл упомянуть. В небе нет титулов. Это понятно?

– Так точно, ваше сиятельство.

Ему показалось, что фон Геллета слегка передернуло, и Тир мысленно записал себе один балл.

– Почему «отец»? – спросил он у Хоналена, когда оба вышли под открытое небо.

– Потому что бывший священник, – ответил тот. – С точки зрения нашего графа, я слишком хорошо летал, чтобы служить Господу. И, каюсь, его сиятельство слишком быстро убедил меня в том, что так оно и есть.