Пыль Снов

Эриксон Стивен

Тук, друг мой, не отнимай у меня этого. Не отнимай, ведь всё иное твой род уже отнял у меня.

— Я не могу пропустить тебя, Тоол.

Поцарапанные, покрытые шрамами руки Тоола сжались в кулаки. — Ради любви между нами, Тук Младший, не делай этого.

Стрела показалась в руке Тука, коснулась тетивы — и, быстрее чем мог увидеть глаз Тоола, зазубренное острие зарылось в почву.

— Я мертв, — сказал тогда Тоол. — Ты мне не повредишь.

— Мы оба мертвы, — холодным голосом чужака отвечал Тук. — Я могу отрубить тебе ноги и раны будут

реальными — я брошу тебя истекать кровью, калеку, мучимого болью. Ты не пройдешь.

Тоол сделал шаг вперед. — Почему?

— Гнев бурлит в тебе, не так ли?

— Возьми его Бездна — я покончил с войнами! Покончил со всем!

— На моем языке, Онос Т’оолан, привкус имасской крови.

— Желаешь, чтобы я сразился с тобой? Ладно… Вообразил, крошечные стрелы смогут свалить Имасса? Я сломал шею ранага. Я был залит кровью. Однажды меня порвал окрал. Когда мои сородичи охотились, мы валили добычу голыми руками, и победа доставалась ценой крови и сломанных костей.

Вторая стрела ударилась в землю.

— Тук… зачем ты это делаешь?

— Ты не должен пройти.

— Я… я подарил тебе имасское имя. Понимаешь всю величину такой чести? Знаешь, что никогда и никто не был одарен так же? Я звал тебя другом. Я плакал, когда ты умер.

— Я вижу тебя ныне во плоти, а раньше видел скрипящие кости.

— Ты уже видел меня таким, Тук Младший.

— Я не…

— Ты меня не узнал. Около стен Черного Коралла. Я нашел тебя, но даже лицо твое было другим. Мы оба изменились. Умей я вернуть былое… — Он подавился словами. — Умей я вернуть былое, я не позволил бы тебе пройти мимо. Я показал бы тебе…

— Не имеет значения.

Что-то сломалось в душе Оноса Т’оолана. Он отвел глаза. — Да, наверное.

— На равнине овлов ты видел мое падение.

Тоол отступил, словно получив удар. — Я не знал…

— Как и я, Тоол. Итак, истина совершила полный круг, изящный как проклятие. Я не узнал тебя у Коралла. Ты не узнал меня на равнине. Судьбы… сходятся. — Тук помолчал и горько рассмеялся. — А помнишь, как мы впервые встретились на окраине Морна? Погляди на меня. Я высохший труп, а ты… — Он задрожал, словно уязвленный изнутри, но быстро опомнился. — На равнине, Онос Т’оолан. Ради чего я отдал жизнь?

Во рту Тоола было нестерпимо горько. Ему хотелось завыть, выцарапать себе глаза. — Ради жизни детей.

— А ты мог сделать то же?

Ужасные слова поразили Тоола сильнее любой стрелы. — Ты знаешь, что не мог, — прохрипел он.

— То есть не захотел.

— Это были не мои дети!

— Ты нашел в себе гнев Имассов — тот гнев, который они утеряли в Ритуале. Ты видел истину разных прошлых. А теперь ты решил сбежать от всего. Неужели думаешь, Онос Т’оолан, что сможешь обрести мир? Покой самообмана? Мир позади меня, тот, к которому ты идешь… ты заразишь его ложью. Смех детей будет звучать пустотой, и в глазах любого зверя ты будешь читать правду.

Третья стрела поразила его в левое плечо, заставив зашататься, но не уронила. Тоол выпрямился

и схватил копье. Выставил вперед тупой конец, зазубренное острие коснулось земли за его пятами. — Что… чего тебе нужно?

— Ты не должен пройти.

— Чего тебе нужно?

— Ничего, Тоол. Ничего не нужно. — Он наложил еще одну стрелу.

— Так убей меня.

— Мы мертвы. Не смогу. Но смогу остановить. Повернись, Онос Т’оолан. Иди назад.

— К чему?

Тук Младший заколебался, впервые за время недружелюбной беседы ощутив неуверенность. — Мы были виновны, — сказал он медленно, — в слишком многих прошлых. Должны ли мы вечно нести ответ? Я жду, видишь ли, схождения судеб. Я жду ядовитой красоты.

— Ты хочешь, чтобы я простил тебя и твой род, Тук Младший?

— Однажды в городе Мотте я заблудился, оказавшись перед длинными рядами клеток с болотными обезьянами. Я поглядел им в глаза, Тоол, и увидел страдание, тоску, ужасное преступление жизни. И увидев все это, понял: они попросту слишком глупы. Не умеют прощать. А вы, Имассы, умеете. Поэтому — не прощайте нас! Никогда не прощайте!

— Должен ли я стать оружием твоей ненависти к себе?

— Хотелось бы знать.

В этих словах Тоол ощутил старого друга, человека, загнанного в ловушку, пытающегося опомниться.

Тук продолжал: — После Ритуала… ну, вы выбрали не того врага для бесконечной войны и мести. Не было ли справедливее, подумай сам, объявить войну нам? Людям. Наверное, однажды Серебряная Лиса это поймет и назначит армии неупокоенных нового врага. — Он пожал плечами. — Если бы я верил в справедливость… тогда… если бы я мог вообразить, что она может видеть вещи достаточно ясно… Что только вы и одни вы, Т’лан Имассы, способны совершить необходимый акт воздаяния — за тех болотных обезьян, за всех так называемых меньших тварей, за жертвы наших мелких желаний.

«Он говорит языком мертвых. Его сердце холодно. Его единственный глаз видит и не стыдится. Он… подвергся пытке». — Этого ли ты ожидал, — спросил Тоол, — когда умирал? Как насчет врат Худа?

Зубы блеснули: — Замкнуты.

— Как такое может быть?

Стрела разбила ему коленную чашечку. Тоол упал, завывая от боли. Он извивался; огонь раздирал ногу. Боль… так много слоев, складка за складкой — рана, убийство дружбы, смерть любви, история, ставшая грудой пепла.

Копыта застучали ближе.

Смахивая слезы с глаз, Тоол поглядел вверх, в искаженное мукой, сгнившее лицо былого друга.

— Онос Т’оолан, я — замок.

Боль была нестерпимой. Он не мог говорить. Пот залил глаза, кусая горше любых слез. «Друг мой. Одно мне оставалось — теперь оно убито.

Ты убил его».

— Иди назад, — сказал Тук с неизмеримой усталостью.

— Я… я идти не могу…

— Едва повернешь, станет легче. Чем быстрее найдешь старый путь, чем дальше окажешься от… от меня.

Окровавив руки, Тоол вытянул стрелу из колена. И чуть не упал замертво от последовавшей боли. Он лежал и задыхался.