Пыль Снов

Эриксон Стивен

Сеток пошла к лошади.

Финт со вздохом огляделась.

И увидела всадника. — Компания, — сказала она громко, привлекая всеобщее внимание. Все, кроме Маппо, среагировали, поворачиваясь и поднимая головы.

Сеток вскрикнула: — Знаю его! Это Ливень!

«Еще одна пропащая душа в сообществе заблудших. Приветствую».

* * *

Одинокий мерцающий огонек костра означал стоянку. Иногда кто-то заслонял его, проходя мимо.

Ветер не доносил ни звука. Среди собравшихся путников — горе и радость, тоска и теплота новорожденной любви. Так немного смертных, но вся полнота жизни окружила огонек.

Нефритовый отсвет Финт вычертил нервности почвы, словно тьма насмехалась над жизнью. Всадник на неподвижном, бездыханном коне молчал, походя на великана, которому мелок любой берег, который может глядеть одним глазом и другим глазом — но оба мертвые. Теперь он сможет вспомнить, каково это — быть живым среди живых.

Жар, обещание, неуверенность и надежда, сахар в горчайшем из морей. Но этот берег навсегда остался за спиной.

Они могут ощутить тепло костра. Он не может. И никогда не сможет.

Вставшая подле него фигура молчала. Потом заговорила на языке духов, который не слышен ушам живущих: — Мы делаем что должны, Глашатай.

— Твои дела, Олар Этиль…

— Слишком легко забыть.

— Забыть что?

— Истину Т’лан Имассов. Знаешь ли, один дурак однажды рыдал по ним.

— Я там был. Я видел могильник этого человека… дары…

— Самые жуткие создания — люди и нелюди — так легко меняют расцветки. Злобные убийцы стали героями. Безумцы зовутся гениями. Глупцы растут в каждом поле, по которому бесконечно шагает история, Глашатай.

— К чему это, гадающая?

— Т’лан Имассы. Убийцы Детей с самого начала. Слишком легко забыть. Даже сами Имассы, сам Первый Меч нуждается в напоминании. Как и все вы.

— Зачем?

— Почему ты не идешь к ним, Тук Младший?

— Не могу.

— Да, не можешь, — согласилась она. — Слишком велика боль потери.

— Да, — шепнул он.

— Зачем бы им любить тебя? Любому из детей?..

— Совсем незачем. Верно.

— Потому что, Тук Младший, ты отныне брат Оноса Т’оолана. Настоящий брат. От милосердия, что жило в твоей душе, остался лишь призрак. Они не должны любить тебя. Не должны верить тебе. Ибо ты не тот, кем был прежде.

— Думаешь, мне нужно об этом напоминать?

— Думаю, что… да.

Она была права. Он ощущал в душе боль от мысли, в которую верил, с которой жил так долго. Как будто это можно назвать жизнью. Он наконец нашел, узрел ужасную истину. «Призрак. Воспоминание. Я лишь ношу прежнее обличье.

Мертвец нашел меня.

И я нашел мертвеца.

Мы — одно».

— Куда ты теперь, Тук Младший?

Он подобрал поводья и оглянулся на далекий огонь. Искра. Ей не пережить ночи.

— Прочь.

* * *

Снег падал, небеса были спокойны.

Фигура на троне была замерзшей, безжизненной очень, очень долго.

Но мелкая пыль, сыпавшаяся с трупа, показывала: что-то меняется. Лед треснул. Пар взвился над плотью, постепенно возвращающейся к жизни. Уцепившиеся за ручки престола пальцы дернулись, распрямились.

Свет замерцал в провалах глазниц.

И, снова глядя из смертной плоти, Худ, прежний Повелитель Смерти, заметил перед собой четырнадцать воинов — Джагутов. Они стояли среди мерзлых тел, опустив или положив на плечи оружие.

Один сказал:

— Так что это была за война?

Остальные засмеялись.

Первый продолжал:

— Кто был врагом?

Смех звучал все громче и дольше.

— Кто был командиром?

Головы запрокидывались, четырнадцать содрогались от веселья.

Первый крикнул:

— Жив ли он? А мы?

Худ не спеша встал с престола. Талая вода текла с черной кожи. Он стоял, а смех постепенно затихал. Он сделал шаг, потом другой.

Четырнадцать воинов не двигались.

Худ встал на колено, склонил голову.

— Я ищу… наказания.

Воин, что был справа, сказал:

— Гатрас, он ищет наказания. Слышал?

Заговоривший первым отозвался:

— Слышал, Санад.

— Уважим, Гатрас? — спросил еще кто-то.

— Варандас, думаю, уважим.

— Гатрас.

— Да, От?

— Что это была за война?

Джагуты завыли.

* * *

Странник лежал на мокром камне, бесчувственный; глазница его стала озерцом крови.

Килмандарос с тяжелым вздохом подошла ближе, поглядела сверху. — Будет жить?

Сечул Лат не сразу отозвался, тоже со вздохом: — Жизнь — такое странное слово. Мы ведь ничего иного не знаем. Лишь отдаленно. Лишь слабо.

— Но будет он…

Сечул отвел глаза.

— Думаю, да. — Он вдруг замер, склонил голову набок и фыркнул: — Как он и мечтал.

— О чем ты?

— Одним глазком приглядывает за вратами.

Ее смех огласил пещеру. Когда замолкли отзвуки, она повернулась к Сечулу:

— Готова освободить суку. Любимый сын, пора прикончить мир?

Отвернувшийся Сечул Лат закрыл глаза. И сказал:

— Почему бы нет?