Пылай, огонь (Сборник)
Шрифт:
«Вот черт возьми!» — подумал кучер. Ему расхотелось С ним связываться. Он не хотел иметь серьезных неприятностей от типа, который несет в себе такое ощущение опасности.
— Вот, возьмите, — мягко сказал Чевиот. Он протянул два шиллинга кучеру, который уже успел спрыгнуть и поддерживал дверцу.
Если вся поездка от Истон-роуд стоила всего шиллинг, то этот бобби дает ему огромные чаевые. Кучер схватил монеты. Утопая в грязи, кеб почти беззвучно развернулся и, поскрипывая, покатил по Уайтхоллу, закрытому пологом этой странной ночи. Но невидимый голос все же выкрикнул два оскорбительных слова:
—
Повернувшись, Джон Чевиот направился налево в небольшой тупичок, где, освещенный газовым светильником на кронштейне, стоял единственный кирпичный дом, в окнах нижнего этажа которого было видно несколько огоньков. Вязкая грязь смочила обшлага его брюк и неприятно холодила ноги.
Неужели он реально ощущает все это?
Но такого не может быть! Чевиот был в этом уверен.
«Вот старый Скотланд-Ярд, — думал он. — Точно там, где и должен находиться. Он, конечно, не изменился. Как и мои глаза, мои чувства, мое мышление».
16
Пилер, полицейский — по имени Роберта Пиля, реорганизовавшего лондонскую полицию в 1829 году. — Здесь и далее прим. пер.
Но внезапно его охватили ужас и откровенное отчаяние.
«О, Господи, это в самом деле случилось! Я и представить себе такого не мог, даже когда перерабатывал. Но это случилось».
И тут он впервые увидел эту женщину.
Закрытая, покрытая черным лаком карета с позолоченными спицами колес, запряженная серыми лошадьми с лоснящейся шерстью, остановилась почти вплотную к окнам дома номер четыре по Уайтхолл-плейс. Чевиот едва смог разглядеть ее, потому что светильники на облучке горели слабыми синими огоньками. Но тут он увидел, как кучер в высокой шляпе и красной ливрее спрыгнул с облучка.
Он подкрутил маленькое колесико в корпусе лампы, пламя которой сразу же расцвело ярким желтым цветком. Открылась дверца кареты. Женщина поставила ножку на ступеньку и замерла, ожидая помощи кучера. Она в упор посмотрела на Чевиота с расстояния в десять ярдов.
— Мистер Чевиот, — обратилась она к нему. Голос у нее был мягким и нежным, и в нем слышались нотки застенчивой вежливости. Смутившись, она опустила длинные ресницы и снова села в карету.
Чевиот продолжал стоять на месте.
Дело обстояло хуже некуда. Он успел бросить на нее лишь беглый взгляд. И тем не менее, хотя он никогда в жизни раньше ее не видел, он знал, кто она такая.
Она не была юной девушкой. Ей могло быть лет тридцать или около того. Женственная, стройная, она была очаровательна. На ней была белая парчовая накидка с желтой оторочкой, которая облегала плечи и грудь, оставляя руки свободными.
Волосы чистого золота, были разделены посередине и чуть закрывали лоб, обнажая уши, и крутой волной падали на спину. Они как нельзя лучше оттеняли мягкую красоту лица и шеи, лишь чуть тронутых рисовой пудрой. Ее рот без следов помады, как и ее округлый подбородок, был мал. Привлекали внимание глаза: большие, вытянутые к вискам, с тяжелыми ресницами, чистого темно-синего цвета, взгляд которых был невинен, как у четырнадцатилетней девочки.
Одно из самых тяжелых испытаний, выпавших в жизни на долю Чевиота, заключалось в необходимости подойти прямо к карете. Краем глаза он заметил, что кучер в высокой шляпе и красной ливрее снова взгромоздился на козлы и неподвижно сидел там, глядя перед собой.
«Я слеп, — казалось, говорила ему спина кучера. — Я ничего не слышу и ничего не вижу».
Чевиот снял шляпу. Поднявшись на ступеньку кареты, он просунул голову внутрь.
Это был не наемный кеб. Даже от бордовой обивки пахло жасминными духами. Женщина сидела, откинувшись на спинку сиденья, полузакрыв невинные синие глаза, но, как только Чевиот оказался в карете, она выпрямилась.
— Дорогой мой, — еле слышно произнесла она.
Затем она подняла к нему лицо, подставляя губы для поцелуя.
— Мадам, — сказал Чевиот,— как ваше имя?
Вспыхнув, синие глаза широко открылись.
— Не зовут ли вас Флора? Не так ли?
— Будто вы не знаете!
— Вы леди Дрейтон. Вы вдова. Вы живете в...
Даже в минуту наивысшего напряжения или страсти, как он знал, она могла придавать своим словам оттенок скромности или даже застенчивости.
— Я живу там, — шепнула она, — где вечно жду твоего появления. Как всегда.
Чевиот старался сохранять спокойствие, хотя так никогда и не смог объяснить свои действия. Встав на колено, он крепко обнял ее за талию и прижался щекой к ее груди.
— Не смейся надо мной, — сказал он. — Ради Бога, не смейся надо мной.
Флора не сказала ему, что она и не думает смеяться над ним. Она не сказала ему, что он причиняет ей боль своим объятием, хотя так и было. Вместо этого она обхватила его за шею и щекой прижалась к его голове.
— Дорогой мой! Что это? В чем дело?
— Я ничего не понимаю. Я схожу с ума. Я несчастный обитатель бедлама. Видишь ли...
Секунд тридцать он то ли шептал, то ли выкрикивал дикие слова. Сомнительно, чтобы Флора, которая запомнила все сказанное и повторила потом его слова, поняла хотя бы одну десятую из них.
Но по мере того как он говорил, черная завеса ужаса как-то постепенно стала отпускать его. Он ощущал, как мягкая душистая плоть вздымается и опадает под его щекой. Он чувствовал ее руки вокруг своей шеи.
«У полицейского офицера при исполнении обязанностей, — думал он, — есть и некоторые преимущества».
Чевиот поднялся на ноги, едва не наступив на край бело-желтой накидки, стянутой в талии и широкой внизу, как предписывала мода. В карете он не мог выпрямиться во весь рост. Наклонившись, он легко положил ей руки на плечи, и ее голова откинулась назад.
Казалось, что шея у Флоры была слишком хрупкой, чтобы выдерживать золотую копну ее волос. Ее большие удлиненные глаза затуманились слезами, и она дрожала. Она так волновала его, что...
— Ты не сумасшедший, — мягко сказала она ему. Затем, отвернув голову, сделала гримаску. — Если, конечно, не считать, что ты хочешь стать суперинтендантом в их Центральном управлении, иди в Центральном отделе, или как там он называется. — В глазах у нее снова появилось тревожное выражение. — Но если ты сойдешь с ума, что будет со мной? Если ты считаешь себя сумасшедшим, то кто же тогда я?