Пылающий мост

Угрюмова Виктория

– А это уже произвол, – потускнел Барнаба.

Каэ заметила, что у него, в последнее время обретшего устоявшуюся внешность, снова стали расползаться к ушам глаза и колебаться на разной высоте брови. Толстяк развоплощался с катастрофической скоростью. Он поймал ее недоумевающий взгляд и виновато пояснил:

– Вочеловечение имеет свои недостатки, я осознаю себя и свои поступки, обладаю памятью и волей, зато я завишу от очень многих вещей. Будучи развоплощенным, я неуязвим и могуществен. Если я захочу избавиться от дружеских объятий этого болотца, которое себя как-нибудь очевидно именует, мне придется потерять теперешний вид...

– Этот мир называет себя Тайара, – торжественно объявил Римуски. – Он

решил наградить Интагейя Сангасойю за все, что ей довелось пережить, и за все, что она сделала в сопредельных пространствах. Ему также по душе трое ее бессмертных спутников. И нам, своим блудным детям, он тоже выказал благоволение. Мир Тайара принимает нас и обязуется вечно сохранять в наилучшем состоянии, поддерживая нашу жизнь и молодость.

Лицо фенешанга выражало нездешнее счастье.

– Что с тобой, Римуски? – забеспокоилась Каэ. – Тебе плохо?

– Что ты говоришь, великая?! – испугался тот. – Я более чем счастлив. Предел мечтаний для любого из нас – вернуться на землю наших прародителей и остаться здесь навсегда, не ведая болезней, войн, несчастий, несправедливости и всех иных зол, которыми изобилуют прочие миры. Вдумайся, Каэ! Здесь нет боли, нет зла, нет ненависти, нет предательства....

– А что, – сказал Джоу Лахатал. – Это интересная перспектива. Я теряю свое сомнительное всемогущество, а обретаю то, к чему всегда стремился. Ведь все мы в конце пути видим именно эту цель: покой, мир, тишину, вечность.

– И никаких смертей, – мечтательно протянул га-Мавет.

– И никаких ошибок? – спросил Арескои.

– Конечно, никаких, – ответил Тотоя.

– Даже самых глупых и самых страшных?

– Даже таких, – кивнул головой фенешанг. – Мир Тайара дарует вам, каждому, именно то, о чем каждый всегда мечтал. И тебе, Барнаба, не придется развоплощаться. Ты, напротив, изменишься.

Каэ с ужасом посмотрела на толстяка. Словно в подтверждение последних слов Тотои, мир Тайара принялся за работу. Наверное, он был очень старым и очень сильным, этот мир, потому что даже Барнаба казался здесь маленьким и потерянным ребенком. А кто-то добрый и могущественный успокаивал его и вознаграждал за перенесенный страх: разноцветный толстяк, явившийся одним прекрасным днем к храму Кахатанны, внезапно вытянулся, стал шире в плечах и уже в талии. Ноги его обрели стройность, руки – силу. Волосы завились мелкими кудрями, а нос стал тонким, хищно изогнутым, пальцы удлинились, губы сузились, зубы стали крупнее и белее. И вот уже стоит перед Каэтаной незнакомый красавец и довольно-таки глупо таращится на своих друзей огромными голубыми глазами.

– Дайте мне зеркало! Дайте мне что-нибудь, чтобы взглянуть на себя!

Джоу Лахатал протянул зеркало, которое выудил прямо из сплетения трав, и со странным выражением лица протянул тому, кто совсем недавно был Барнабой.

– Ух ты! – Барнаба восхищенно рассматривал себя, стараясь заглянуть за спину. – Красота какая!

– Красота. – Голос Каэ прозвучал в диссонанс общему настроению. – Ладно, вы тут порадуйтесь пока. А мне нужно побеседовать с миром Тайара.

– Это невозможно, – сказал Мешеде.

И отступил под прожигающим взглядом Богини Истины.

– Видишь ли, не знаю, как и почему мы попали сюда. Но здесь меня никто не спросил, что считает счастьем Интагейя Сангасойя. И поскольку никто и не собирается спрашивать, то я расскажу сама. И я не завидую миру, который откажется меня слушать.

– Помолчи, – попросил Барнаба. – Я о таком воплощении только мечтать мог. Оставь все как есть.

– А это все равно не ты, Барнаба. И можешь продолжать терять себя в угоду чьей-то воле, неизвестное мне существо. А ты, Змеебог, можешь сидеть в столь милом твоем сердцу покое, но запомни, что это будет продолжаться до тех пор, пока ты не поймешь, что покой прекрасен только

тогда, когда он заработан кровью, потом и слезами. А ни за что, за так, по чьему-то попущению – это чушь. И ты взбесишься здесь, в этом своенравном местечке, где даже горам нет места и даже волны какие-то липкие и тихие. Но будет поздно, Лахатал.

И ты, Смерть, поймешь, что в пустоте отсутствие смерти – это не преимущество, а недостаток. И когда ты захочешь что-либо изменить, то тебе никто не позволит этого сделать. И ты станешь игрушкой в руках старого, обезумевшего от вседозволенности пространства.

Земля выгнулась горбом под ногами гневной богини, пытаясь сбросить ее.

– Не нравится? – зло и весело спросила она. – А я еще не объяснила тебе, мир Тайара, что Истина одна, одна на всю Вселенную. Она многолика, чтобы ее легче было признать, но она одна. И ее нельзя запереть нигде! Меня нельзя запереть нигде, слышишь! Меня нельзя наградить или, наоборот, наказать. Потому что я сполна плачу за все свои поступки. Я сама себе хозяйка. И я не хочу мира, в котором нет несправедливости лишь потому, что понятие справедливости в нем также отсутствует. Я не хочу жить в мире, где нет зла, потому что никто не знает, что такое добро. Я не хочу постоянного света только потому, что нет и не может быть тени!

И мне нужно быть на Арнемвенде, сию минуту нужно быть там, чтобы помешать моему врагу. Если ты думаешь, что его черные дела тебя не затронут и не коснутся, то ты заблуждаешься. Ты пуст, мир Тайара! Ты труслив и глуп! Ты предлагаешь погремушки воину и куклы – взрослой женщине. Отпусти меня, иначе ты пожалеешь о своем упрямстве!

Голос ее звенел, и звенели диковинными голосами два клинка, висящие в ножнах за ее спиной. А доспехи запульсировали огненными всполохами. Га-Мавет с ужасом признался себе, что именно такой – гневной и грозной – была она тем памятным вечером, когда он убил по случайности весельчака Джангарая. Он помнил свой поединок с Каэтаной, еще не знавшей, что она не просто смертная, и был уверен, что никакой мир не сможет ей сейчас противостоять. Во всяком случае, желтоглазый бог не хотел бы быть на месте этого мира.

Пространство вокруг Каэ заколебалось и поплыло, теряя четкие контуры и очертания.

– И я хочу оказаться возле тайника с талисманами!

Спутникам Каэ показалось, что сам небосвод тяжко-тяжко вздохнул...

... Он шел к ним, легко шагая по спутанной, упругой растительности. Четверо фенешангов при виде этого существа низко склонились, а бессмертные слегка изменились в лице.

Существо это больше всего было похоже на огромного фенешанга. Такая же шоколадная кожа, ослепительно красивое лицо и синие глаза. Правда, он был втрое или вчетверо выше гигантов-полубогов. Белые волосы, заплетенные в сотни косичек и собранные в узел на макушке, пенным водопадом спускались до самой земли. Громадные звездчатые сапфиры были вплетены в них без всякой системы, где придется. Сиреневая и синяя растительность этого мира оплетала его ноги до колен, образуя диковинную обувь. Наряд был соткан из перьев и цветов, а может, это просто было очень похоже я перья и цветы, но на самом деле являлось чем-то иным.

– Это и есть Тайара! – сказал Фэгэраш, обращаясь к Каэ. – Ты должна воздать ему почести...

– Он – верховный бог этого диковинного мира? – спросил Арескои, ни к кому конкретно не обращаясь, но Римуски прошептал:

– Что ты! Это Тайара!

– Здравствуйте, дети мои, – прогрохотал Тайара, простирая над головами фенешангов могучие руки. – Здравствуйте, чужие дети. Я и вам рад. Здравствуй и ты, девочка-богиня...

– Здравствуй, – ответила Каэтана. Она не испытывала страха перед великаном, однако разговаривать с ним было неудобно – приходилось слишком высоко задирать голову. – Сядь на траву, а то мне приходится кричать, – попросила она.