Пыльные перья
Шрифт:
Чтобы не плакать, я смеялась. Так?
– Ну, нет, Марк. Это не так работает. – Вот тебе ответное, вот тебе, получи, тонешь сам – топи другого, так? – Не дождешься. Это не тебе решать. Выпусти меня, придурок.
Саша рванула руки, пытаясь освободиться, и столкнулась с той же мыслью, с которой, наверное, сталкивался каждый, кто хоть раз на них с Мятежным смотрел. Что может сделать муха слону? Саша, впрочем, и не думала сдаваться, брыкалась и сопротивлялась так, будто ее здесь и сейчас убивали. Выражение лица Мятежного
– И я тебе скажу, как это работает. Вместо того чтобы налетать с нелепыми угрозами на меня, мог бы, наконец, сказать Грину о своих переживаниях. Вообрази, некоторые люди так и поступают, это, блин, вот так работает, Марк. Пусти меня!
Захват стал только сильнее, Саша в этот момент четко знала: если он захочет – он ее просто расплющит, раздавит эти косточки, и до чего нелепый получится финал – канарейку перемололо прутьями собственной клетки. О таком ты мечтала?
Вот вам основное отличие Центра от Дома. Дома, если это настоящий Дом, с большой буквы, где тепло и где вас любят, люди хотя бы пытаются говорить друг с другом, прежде чем начать убивать. Здесь это работает немного иначе.
Саше иногда до смешного хотелось вернуться домой. До нелепого. Постоянно. Туда, где тепло. Сказать Мятежному о том, насколько схоже, насколько знакомо ощущалось присутствие Грина? Насколько похоже на Сашин дом? Не было ровным счетом никакого смысла. Может быть, он знал это сам.
Весь мир, крошечный полузадушенный мир – это Мятежный, когда он продолжает давить, усмехается нехорошо; она уже не просто сопротивляется, а, по ощущениям, начинает бороться за жизнь. Мятежный шипел Саше в ухо, и, господи, никто из них никогда не заботился о том, чтобы сделать это красивым, но сегодня они будто вышли на новый уровень липкой грязи.
– Ты думаешь, ты такая охренительно умная. Ты все просчитала. Все про всех знаешь. О, я Александра Озерская, и я лучше, чем все вы, отребья из Центра. Скажи ему хоть слово. Слышишь? Хоть одно лишнее слово. И я сверну тебе шею. Никто не будет болтать. Никто не будет выделываться. Никто не будет мотать нервы. Тупая шлюха, ты всегда думаешь только о себе. Всегда всё только о тебе и для тебя. Ты не заслуживаешь в одном помещении с ним находиться, змея. Одним воздухом дышать. Скажи ему хоть слово, Озерская. Ты пожалеешь.
Видимо, была некая черта, и ее ни в коем случае нельзя было пересекать. Но рассказать об этом ей или Грину – да хоть кому-то, – кажется, забыли.
– Чем ты лучше меня? – Саша отозвалась еле слышно, извернулась в очередной раз, чтобы тут же броситься. Они были похожи во множестве вещей. Чего Саша не собиралась делать точно – просто так сдаваться. Теперь шипели оба: – Посмотри на себя, какое гребаное отчаянье. ПОСМОТРИ. НА. СЕБЯ. Ты не посмеешь. Во-первых. Во-вторых, как ты смеешь меня судить? Ты ни черта не знаешь. Ни про меня, ни про то, что между нами с Грином происходит, думай обо мне что хочешь, Марк. Но не смей осуждать за то, чего я не делала.
И, может быть, она все-таки не зря посетила те тренировки, на которые пинками буквально ее загоняла Валли, но Саше удалось высвободить руку. Или это просто
– Я не скажу Грину ни слова. Если, – Саша улыбалась нехорошо, с жестоким, победным каким-то удовольствием, – если ты соберешь остатки мужества в кулак и начнешь объясняться со своим лучшим другом сам. Я скажу тебе почему. Потому что Истомин заслужил чуть больше, чем этот дешевый цирк. Разве я неправа? А сейчас пусти меня, мне больно.
Он отступил на шаг, и Саша знала: враг бежит. Он тянул носом воздух, все пытался взять себя в руки, и ничего у него не получалось. Саша успела подумать, что давно его таким не видела. Настолько потерянным. Настолько катастрофически одиноким. Ярость сползла с лица, оставляя за собой только детскую растерянность. Рядом всегда был Грин, готовый сгладить острые углы. Рядом всегда была она сама, в конце концов, и они говорили на одном языке, для Саши становиться улучшенной версией себя было не нужно.
Сейчас он казался оторванным от реальности, от жизни Центра, а Мятежный, в отличие от Саши, Центру принадлежал всецело. Возможно, из них всех он был лучшим. Лучший из худших. Из бедных сирот и полукровок. Саша не улыбалась больше. Он сжимал и разжимал кулаки, не зная, за что схватиться – хорошо бы за ее шею. И долю секунды она честно ждала удара. Это ледяная змейка, поселившаяся в животе. Саша вернется к ней позже.
И кто его таким сделал? Таким большим и таким нелепым?
Саша добавила тихо, осторожно, почва у нее под ногами была топкая, а обвалиться всем телом, незащищенным и ободранным, в пожар под названием Марк Мятежный, ей совсем не хотелось:
– Я ни за что. Понимаешь? Ни за что. Не сделаю ему больно. Да, я ненавижу Центр и не хочу провести свою жизнь, колдуя над входом в Сказочный мир. Но у Грина нет этой жизни. И вот ты, ты сделаешь ему больно, если продолжишь в том же духе. Марк, пожалуйста. Пойдем. Тебе надо успокоиться.
Когда она протянула к нему руку, он не отпрянул, не дернулся, он про себя попытался удивиться, какие сильные у нее пальцы, когда они сомкнулись у него на запястье. Саша тянула его за собой с бешеным упорством, когда он отозвался, наконец, хотя сил будто не было. И бешенства не было тоже. Было пусто и больно. Обеим сторонам.
– Но если ты его ранишь – ты знаешь, что будет.
Она покивала, светлые волосы падали на лицо, и он видел, где у нее на плечах и на запястьях наливаются синяки. Мятежный не хотел слишком напряженно думать, как она будет объяснять это Валли. Всегда находила способ. Найдет и сегодня.
– Знаю конечно, – отозвалась негромко. – Ты меня убьешь. Только раньше ты себя убьешь. Если так продолжишь.
Как живут люди, если не закапывают себя в горячих углях собственной боли?
Марк не стал с ней спорить, не стал продолжать разговор. Только сжал зубы и отвернулся, ушел, не разбирая дороги, дальше по коридору. Саша задумчиво смотрела в спину торопливо уходящему по коридору Мятежному. И вот это действительно было похоже на бегство.