Пыточных дел мастер
Шрифт:
– Пожалуй, да. Они хотят, чтобы она предала Водалуса ради моего спасения, но она ни за что не сделает этого. И, когда они убедятся в этом, почему бы им не освободить меня?
Я заговорил о чем-то другом и продолжал, пока она не рассмеялась.
– Ты так умен, Северьян, что, сделавшись подмастерьем, будешь самым церебральным палачом в истории! Ужасно!
– Но у меня было впечатление, будто шатлене доставляют удовольствие такие беседы.
– Только сейчас, потому что не могу выйти отсюда. Может быть, это окажется для тебя потрясением, но на свободе я редко уделяла время метафизике. Предпочитала танцевать или охотиться на пекари со сворой гончих. А восхищающую тебя ученость приобрела еще в детстве, под угрозой палки учителя.
– Если шатлена захочет, мы можем не говорить о таких вещах.
Поднявшись, она зарылась лицом в принесенный мною букет.
– Теология цветов лучше теологии пыльных фолиантов, Северьян. Как, должно быть, прекрасно в некрополе, где ты сорвал их! Это ведь не могильные цветы, верно? Принесенные кем-то, чтобы почтить память покойного?
– Нет. Они были посажены там давным-давно. И каждый год расцветают.
В дверное окошко заглянул Дротт.
– Время! Я поднялся.
– Как ты думаешь, может быть, ты увидишь мою сестру, шатлену Tea, еще раз?
– Думаю, вряд ли, шатлена.
– Но, Северьян, если увидишь, расскажешь ей обо мне? Возможно, они просто не могут связаться с ней. В этом не будет никакой измены – ты сделаешь для Автарха то, чего хочет он сам!
– Хорошо, шатлена. Я шагнул через порог.
– Я знаю, она не предаст Водалуса, но возможен же какой-нибудь компромисс…
Дротт закрыл дверь и повернул ключ в скважине. От меня не укрылось, что Текла не спрашивала, как ее сестра с Водалусом оказались в нашем древнем, давно забытом такими людьми, как они, некрополе. Коридор с рядами металлических дверей и отсыревшими стенами казался темным и мрачным после освещенной светильником камеры. Дротт завел рассказ о том, как они с Рошем ездили на тот берег Гьолла смотреть львов, но я все же расслышал последние слова Теклы:
– Напомни ей, как мы шили куклу для Жозефы!
Лилии, как и положено цветам, со временем отцвели; распустились бутоны темных роз смерти. Нарвав их пурпурных, почти черных цветов, я также отнес их Текле. Она улыбнулась и процитировала:
Вот покоится Грации – не Целомудрия – Роза, И ароматы ее розам не свойственны вовсе…
– Если шатлене неприятен запах…
– Вовсе нет, он очень мил. Я просто цитировала одну из любимых присказок моей бабушки. В юности она пользовалась дурной славой – по крайней мере, так говорила сама бабушка, – но, когда она умерла, все дети декламировали этот стишок. А на самом деле он, наверное, гораздо старше, и корни его, подобно всему – хорошему ли, плохому – затерялись во времени. Скажи, Северьян: ведь мужчины желают женщин? Так почему же они презирают тех, которыми обладают?
– Не думаю, что так поступают все мужчины, шатлена.
– Та прекрасная Роза отдала себя всю, без остатка, и за это была осмеяна так, что даже мне известно об этом, хотя и мысли и плоть ее давно превратились в прах. Иди, сядь со мной рядом.
Я выполнил ее просьбу, и руки ее, скользнув под подол моей рубахи, стащили ее с меня через голову. Я хотел было протестовать, но противиться тому, что она делает, не мог.
– Чего тебе стесняться – ведь у тебя нет даже грудей, которые следует прятать! Никогда не видела такой белой кожи при таких темных волосах… Как ты думаешь – а у меня кожа белая?
– Белее не бывает, шатлена.
– И прочие думали так же, но все же она темна по сравнению с твоей. Когда станешь палачом, Северьян, избегай солнца. Иначе оно страшно обожжет тебя.
Сегодня ее волосы, которые она обычно оставляла распущенными, были обернуты вкруг головы наподобие темного нимба. Никогда еще она не была более похожа на свою сестру Tea, и я почувствовал такое желание, что с каждым ударом сердца силы покидали меня, будто я истекал кровью.
– Зачем ты стучишь в мою дверь?
Ее улыбка показывала, что ответ ей хорошо известен.
~ Я должен идти.
– Только прежде надень рубашку – твоему другу незачем видеть тебя таким.
Вечером я ушел в некрополь и несколько страж бродил среди безмолвных обителей мертвых, хотя знал, что из этого ничего не выйдет. Назавтра я вернулся туда, и следующим вечером – тоже, а на четвертый Рош взял меня с собой в город, и там, в одном питейном заведении, кто-то, казалось, знающий, что говорит, обмолвился, будто Водалус сейчас далеко на севере – прячется среди скованных морозами лесов с отрядом кафилиев.
Шли дни. Текла, проведя столько времени в полной безопасности, уже твердо уверилась, что никогда не будет подвергнута пытке, и попросила Дротта доставить ей принадлежности для письма и рисования, при помощи которых намеревалась составить план своей новой виллы на южном берегу озера Диутурна, известного как самый отдаленный и прекрасный уголок Содружества. А я водил группы учеников купаться, полагая это своей обязанностью, хотя меня самого при одной мысли о том, чтобы нырнуть в воду, охватывал страх.
Затем – как всегда, внезапно – погода сделалась слишком холодной для купаний, однажды утром истертые булыжники Старого Подворья оказались покрыты инеем, за обедом на наших тарелках появилась свинина – верная примета того, что мороз добрался до холмов, лежащих ниже по течению Гьолла. Наконец я был вызван к мастеру Гурло с мастером Палаэмоном.
– Вот уже не первый квартал, – начал мастер Гурло, – мы получаем о тебе, Северьян, только положительные отзывы, и ученичество свое ты почти выслужил.
– Детство позади, – почти шепотом добавил мастер Палаэмон, – впереди – жизнь зрелого мужчины. В голосе его слышалась искренняя симпатия.
– Именно, – подтвердил мастер Гурло. – Праздник нашей святой покровительницы близок. Ты, без сомнения, уже подумал о будущем?
Я кивнул.
– Да. После меня капитаном станет Эата.
– А ты?
Я не понял, что он хочет сказать, и мастер Палаэмон, увидев это, мягко спросил:
– Кем будешь ты, Северьян? Палачом? Ведь ты можешь оставить гильдию, если будет на то твоя воля.