Пыточных дел мастер
Шрифт:
Прежде чем я успел раскрыть рот, Доркас сказала:
– Обнаженными. На том человеке – доспехи. Гротескный шлем Серпентриона качнулся из стороны в сторону – противник мой возражал. Шлем тот, как большинство кавалерийских шлемов, оставлял открытыми уши, чтобы носящий его мог лучше слышать происходящее вокруг – особенно приказы командующих. Мне показалось, что в тени за ухом Серпентриона я вижу узкую черную ленту, но в тот момент я не смог вспомнить, где видел подобное раньше.
– Ты отказываешься, гиппарх? – спросил
– Мужчины моей страны обнажаются, лишь оставаясь наедине с женщиной.
– На том человеке – доспехи, – снова крикнула Доркас, – а на этом нет даже рубашки.
Голос ее, столь тихий прежде, зазвенел в сумерках, точно колокол.
– Я сниму их.
Серпентрион сбросил плащ и расстегнул плечевые застежки кирасы, тут же упавшей к его ногам. Я ожидал, что грудь у него широка, как у мастера Гурло, однако ж она оказалась еще уже моей.
– Шлем – также.
Серпентрион снова покачал головой, и тогда эфор спросил:
– Твой отказ окончателен?
– Да. – Последовало едва заметное колебание. – Могу лишь сказать, что мне было приказано не снимать его. Эфор обратился ко мне:
– Полагаю, никто из нас не намерен оконфузить гиппарха, а равно и персону – не стоит и говорить, кто может оказаться ею, – которой он служит. Думаю, наимудрейшим выходом из положения явится предоставление тебе, сьер, иного, равнозначного преимущества. Имеешь ли ты предложения?
Агия, не проронившая ни слова с того момента, как я ударил ее, сказала:
– Откажись от поединка, Северьян. Или прибереги это преимущество на крайний случай.
– Откажись, – сказала и Доркас, отвязывая аверн от жерди.
– Дело зашло слишком далеко, чтобы идти на попятный.
– Принял ли ты решение, сьер? – требовательно спросил эфор.
– Пожалуй, да.
В ташке лежала моя гильдейская маска. Как и все прочие, она была сделана из тонкой кожи и костяных пластинок – для придания жесткости. Сможет ли лист аверна пробить маску, я не знал, однако с удовольствием отметил, как ахнули зрители, стоило мне надеть ее.
– Готовы? Гиппарх? Сьер? Сьер, пусть кто-нибудь подержит твой меч – иного оружия, кроме аверна, в поединке не дозволено.
Я оглянулся в поисках Агии, но она затерялась в толпе. Доркас подала мне смертоносный цветок, а я отдал ей «Терминус Эст».
– Начали!
Первый брошенный лист просвистел у самого моего уха. Серпентрион, сжимая свой аверн в левой руке, пониже листьев, метнулся ко мне и выбросил правую руку вперед, словно желая выхватить мой цветок. Я вспомнил, что Агия предупреждала о такой опасности, и прижал его к себе – близко, как только можно.
Недолгое время кружили мы на месте, присматриваясь. Затем я нанес удар по его выставленной вперед руке, и Серпентрион парировал его своим цветком. Тогда я занес аверн над головою наподобие меча и тут же сообразил, что нашел идеальную позицию: стебель оказался вне досягаемости противника, а я в любой момент мог ударить или оторвать и метнуть лист.
Последнюю возможность я тут же проверил на практике, отделив один из листьев от стебля и метнув его в лицо противника. Тот, несмотря на свой шлем, пригнулся, и зрители за его спиной поспешили отпрянуть в стороны. Я метнул второй лист, а за ним – третий, столкнувшийся в полете с листом, брошенным Серпентрионом.
Результат столкновения оказался потрясающим. Вместо того чтобы погасить скорость друг друга и упасть на Землю, как обычные клинки, бритвенно-острые листья аверна, переплетясь, закружились в воздухе столь быстро, что еще прежде, чем опуститься хоть кубитом ниже, превратились в черно-зеленые лохмотья, засверкавшие в лучах заката сотней цветов и оттенков, словно яркий детский волчок, закрученный изо всех сил…
Что-то прижалось к моей спине. Ощущение было таким, как если бы некто неизвестный подошел и встал позади меня, слегка прижавшись своей спиною к моей. Было довольно холодно, и тепло чужого тела оказалось очень приятным.
– Северьян!
Голос принадлежал Доркас, но доносился откуда-то издали.
– Северьян! Да помогите же ему кто-нибудь! Пустите! Голос ее звенел, точно куранты. Цвета, поначалу принятые мною за радугу вращающихся в воздухе листьев, оказались радугой, повисшей в небе над заходящим солнцем. Мир был огромным пасхальным яйцом, раскрашенным всеми возможными красками. Близ моей головы раздался голос:
– Он мертв?
Кто-то другой рассудительно ответил:
– Да. Эти штуки всегда бьют насмерть. Проходи, если хочешь посмотреть, как его унесут…
– Заявляю о праве победителя на одежду и оружие побежденного, – сказал Серпентрион (голос его был до странного знакомым). – Отдайте мне этот меч.
Я сел. Сплетшиеся в воздухе листья еще шелестели в нескольких шагах от моих сапог. Над ними, все еще не расставаясь с аверном, стоял Серпентрион. Я раскрыл было рот, чтобы спросить, что произошло, но что-то упало с моей груди на колени. Я опустил взгляд – это оказался лист аверна с окровавленным кончиком.
Увидев, как я поднимаюсь, Серпентрион резко повернулся ко мне и поднял аверн, но эфор, разведя руки в стороны, загородил ему путь.
– Право благородного, солдат! – крикнул какой-то зритель из-за ограды. – Пусть встанет и возьмет оружие!
Ноги почти не слушались. Я огляделся в поисках своего аверна и увидел его только потому, что он лежал у ног Доркас, боровшейся с Агией.
– Но он должен быть мертв! – закричал Серпентрион.
– Тем не менее он жив, гиппарх, – возразил эфор. – Ты вправе продолжить бой, когда он поднимет свое оружие.
Я коснулся стебля своего аверна. Листья его шевельнулись. На миг показалось, что я тронул за хвост некое холоднокровное, но все же живое существо.