Пзхфчщ!
Шрифт:
— Короче, так, — тихо сказал милиционер ему на ухо. — Мы про тебя и твои дела уже наслышаны. Не хочешь, чтоб мы тебя при попытке к бегству шлепнули, убирайся из города сам. Это в качестве совета дружеского.
Просвирин поднял на него глаза и недоуменно заморгал.
— Не слышу ответа, — тихо сказал милиционер, смотря куда-то в сторону, словно его совсем не интересовал ответ.
— Понял, — так же тихо пробормотал Алексей.
— Молодец, — по-прежнему не глядя на Просвирина, сказал милиционер.
После чего оба стража порядка впрыгнули в свой уазик и уехали.
Просвирин вышел, держась за живот, на улицу и сел на лавку напротив подъезда. Достал мобильный и набрал номер Виталика — своего ближайшего приятеля. Трубку долго не снимали. Наконец, раздался неуверенный мужской
— Алло?
— Виталик, это Леша. Слушай… У меня проблемы…
— Да я понимаю…
— Что ты понимаешь?
— Что у тебя проблемы.
— A-а… Ну, да… Тут какая-то петрушка… Жена домой не пускает, соседка криком кричит, что я маньяк и убийца… Еще и менты до полусмерти избили.
Как любой интеллигент, Просвирин имел склонность к легкому художественному преувеличению.
— А ты, типа, белый и пушистый? — неожиданно и как-то холодно спросил Виталик.
— Не понял, — удивился Просвирин, не понимая, как отвечать на такой иезуитский вопрос.
— Слушай, ну ты дурика-то не включай. Ты такого там на сцене нагородил, что я вообще удивлен, как тебя до сих пор не посадили.
Тут Просвирин почувствовал невероятную тяжесть в голове, словно ему в черепную коробку залили бетон.
— Ты о чем? — спросил он каким-то чужим голосом.
— Да о том, — хмыкнул Виталик и передразнил учителя: «Мне нравится резать! Мне нравится убивать! Кровь! Много крови! Дайте крови!» Интересно, чего ты ждал после таких признаний? Может, премию матери Терезы, а?
— Каких признаний? Какой Терезы? Я ничего не понимаю. Я что, правда, такое сказал?!
— Слушай… Я, конечно, знал, что в тихом омуте черти водятся, но чтоб в таком тихом да такие черти… это даже для меня перебор. Ты уж извини. Образованный, интеллигентный, за «Спартак» болеешь и на тебе…
— Да я же ничего не помню! Я же в бессознанке был!
— Вот-вот. И убиваешь, наверное, тоже в бессознанке. Сходил бы ты к психиатру, мой тебе совет.
После этого в трубке раздались короткие гудки.
Просвирин растерянно замер, уставившись куда-то вдаль, где садилось маленькое осеннее солнце. Теперь оно уже не улыбалось, как раньше. А испуганно убегало от Просвирина за горизонт, словно боясь, что тот его тоже может невзначай прикончить.
«Так вот в чем дело, — подумал учитель с тоской. — Пока мне на сцене снились радужные сны, мой язык наплел с три короба». Сразу стало ясным и логичным поведение людей. И молчание зрителей после сеанса. И этот удар по носу после вопроса о жене. И странные взгляды прохожих. Еще бы! Весть о маньяке-убийце вмиг разлетелась по крошечному Фадеевску (по малочисленности город был в России на втором месте). Пазл сложился. Но боже, каким же он был уродливым!
Просвирин принялся мысленно проклинать всех и вся: чертов гипнотизер! чертов сеанс! чертова Ольга, подговорившая его пойти на сцену! Во рту стало кисло, в голове пусто, на душе грустно. Идти было некуда. Разве что к психиатру. Алексей вспомнил, что знает одного психиатра по фамилии Гуляшов. Это был бывший одноклассник Ольги. Алексей знал его шапочно, телефона не имел, но был в курсе места работы, тем более что в Фадеевске был всего лишь один крупный медицинский центр.
«Сегодня суббота, он вряд ли принимает, — размышлял Алексей. — Послезавтра с утра и отправлюсь».
Он решил позвонить директору школы, чтобы предупредить, что в понедельник опоздает. То, что опоздание будет связано с визитом к врачу, Просвирин решил опустить.
Однако тут Алексея ждал новый удар. Директор поздоровался сухо, хотя и не грубо. Но едва Просвирин начал говорить что-то про возможное опоздание, неожиданно перебил.
— Понимаете, Алексей Викторович… у нас намечается сокращение штата. Сами понимаете, кризис, то да се. К сожалению, ваша кандидатура уже утверждена педсоветом школы.
— А почему моя? — спросил Просвирин, хотя уже догадался. Правда, он никак не ожидал, что новость о сеансе так быстро разнесется по городу. Впрочем, вполне вероятно, что директор тоже был среди зрителей.
— Давайте не будем скандалить, Алексей Викторович. Будьте, в конце концов, мужчиной, — выдержал паузу и неожиданно закончил: — Если человеком быть не умеете.
После чего повесил трубку.
Алексей схватился за голову и тихо заскулил. Всё, всё рухнуло в одно мгновение! Работа, семья, друзья. Как отрезало. Но главное, он не понимал, почему. Ну хорошо, ляпнул он там что-то во сне. Так, может, под гипнозом он себя кем-то вообразил — убийцей каким-то. Или просто выскочила где-то прочитанная-услышанная фраза. Он же был человеком впечатлительным, ранимым, тонко организованным. Крови! Крови! Сиськи-письки! Что за чушь?! Это вообще не он! Он — это человек, любящий свою дочку и свою жену, любящий свою работу, любящий посидеть вечером под уютным светом торшера с хорошей книжкой в руке. Никогда у него и в мыслях не было никого убивать. Тем более что-то там отрезать и в рот пихать. Черт знает что такое!
Тут Просвирин почувствовал, что в своем праведном возмущении он что-то сам себе недоговаривает. Он сосредоточился и вдруг… все мысли пошли в обратном направлении, словно пущенная задом наперед кинопленка.
А что рухнуло-то? Счастливая семейная жизнь? Так нет ее. Жена никогда не разделяла его гуманитарных пристрастий. Все ее друзья и подруги говорили на темы, которые Просвирину были совершенно неинтересны. А его темы, в свою очередь, не интересовали их. Дочка? Дочка всегда была на стороне матери. Достаточно вспомнить, как она наябедничала маме, что видела папу с какой-то блондинкой. А это была просто случайная девушка, которая попросила Алексея помочь ей донести порвавшийся пакет с продуктами. Да и не слушала его никогда Полина. Даже сказки, которые он ей рассказывал, и те были для нее скучны. И каждый раз, когда смотрел он на нее, видел мать — ну хоть бы что-нибудь было от него! В лице, в фигуре, в мыслях. Ничего. Та же коровья глупость в глазах, что и у матери. Те же истерично-капризные манеры. То же полупрезрение к отцу-неудачнику. А какие у него друзья? Виталик, у которого даже нет высшего образования и с которым только и можно, что обсудить бытовые проблемы? И кроме Виталика, никого. А может, он сделал блистательную карьеру? Так тоже нет. Хотя когда-то вроде подавал надежды. Играл в своем родном Магнитогорске в небольшом оркестре. Собирался ехать в Москву поступать в музыкальное, но потом испугался, что провалится, и раздумал. Потом преподавание, знакомство с Ольгой и вот Фадеевск. Сильная карьера. Хотя, конечно, преподавание — занятие благородное. Хоть и неблагодарное. Граничит с самоотречением. Но если б он получал от этого преподавания хоть какую-то радость. А так… В школу шел, как на завод. Смену оттрубил, и слава богу. И потом, эти ученики с их вечными включенными мобильными, играми, рингтонами и щеголянием друг перед другом новыми кроссовками, новыми телефонами, новыми наушниками. Неудивительно, что после работы он опрометью бежал домой, но опять же не к жене с дочкой, а к книгам. Что же получается? Ничего не было, что ли? А что же было? Сам он от людей отстранился или они от него? Сам он от жизни убежал или жизнь от него отвернулась? И как же ему вернуться в ее лоно? Как ощутить ее и стать одним из живущих? Но что же тогда рухнуло, если ничего не было? И разве можно сравнить то, что рухнуло, с тем чувством счастья и гармонии, которое на него нашло после сеанса?
В растрепанных чувствах Просвирин встал с лавочки и зашагал в сторону круглосуточно работающего кафе на углу. В нем Просвирин планировал переночевать, а точнее, пересидеть ночь. Однако едва он ступил внутрь, как в кафе начался настоящий переполох. Посетители повскакивали с мест, какая-то особо впечатлительная барышня даже завизжала, словно ее уже резали. Пожилой охранник побелел как полотно, выхватил пистолет и с перекошенным лицом бросился к учителю. Подбежав, он стал нервно трясти дулом перед носом у Просвирина. При этом выглядел охранник гораздо более испуганным, чем сам Просвирин. По крайней мере, он так и не смог выдавить из себя ничего членораздельного. Только тыкал в лицо Просвирину пистолетом и угрожающе булькал, словно у него в горле была трахеотомическая трубка. Просвирин попятился и поспешно покинул кафе. Отходя от здания, он обернулся и увидел бледные лица посетителей. Они смотрели ему вслед, прижавшись к стеклам, — в свете заходящего солнца они выглядели жутковато. Как мертвецы.