QUINX, или Рассказ Потрошителя
Шрифт:
Потом, залитые счастливыми слезами, они лежали рядом, продолжая даже мысленно ласкать друг друга.
— Вот уж не думал, что это случится снова. Мне поначалу даже не верилось, что ты тут! Какое счастье!
И они с жалостью вспоминали своего несчастного создателя, который в это время, неестественно выпрямившись, пил вино и наблюдал за продвигавшейся к морю толпой, восхищаясь людскими слезами, людскими страстями и немного стыдясь того, что сам на это не способен. Он видел себя, Обри, мертвым. Видел мертвое тело, лежащее в меблированной квартире в каком-то чужом городе… или в мрачном отеле, который стал знаменитым, потому что некий поэт умер там голодной смертью! Париж, Вена, Рим… какая разница? Виа Иньота, [93] Шариа Бинт, авеню Игнобл! [94] Да, Сатклифф был прав,
93
Улица Неизвестная (ит.).
94
Мерзкий, постыдный (англ.).
И правда, где? Она лежала на расшатанной кровати, обнимая мужчину, глядя из-за его плеча на потолок, и размышляла о том, доведется ли им еще когда-нибудь встретиться… А еще она повторяла про себя известную цыганскую поговорку. «Худой цыган да живой, а богачи на кладбище!» Почему нельзя свободно ковать свое будущее? Мерзкая участь — быть всего лишь созданием капризного ума!
— Любовники, — с грустью произнес он, — это всего лишь дураки, не приспособленные к реальности! И ничего с этим не поделаешь!
— И все же?
— И все же! До чего же мне сейчас хорошо, до чего же реально!
Они страстно обнялись, и Сабина сказала:
— Если бы ты знал испанский, я бы процитировала слова, которые Сервантес вложил в уста цыгана. На английском это звучит не так впечатляюще. Знаешь их? Слушай! «Сызмальства приученные к страданиям, мы обретаем стойкость. Самая жестокая пытка не заставит нас трепетать, нас любая смерть не страшит, ведь мы привыкли презирать ее. Из нас могут получиться мученики, но исповеди от нас не ждите. И в цепях, и в самых мрачных казематах мы не перестаем петь. Ведь мы цыгане!»
Повернув великолепную голову, она дважды плюнула через плечо. Ритуал. Ее любовник был растроган. И ему стало очень грустно — ведь через день-другой они опять расстанутся, на сей раз навсегда.
Время шло. Целая кавалькада прогалопировала по главной улице, всадники палили в воздух из ружей, а к низко звучащим гитарам вдруг присоединился громкий и более высокий голос мандолины — Восток отвечал Западу, Восток соединялся с Западом.
— Нам пора! — проговорила Сабина, потянувшись за юбкой. — Надо еще устроить встречу, если получится, с нашей цыганской матерью, чтобы она погадала. Одевайся быстрее. Наш с тобой праздник закончился, такая уж судьба.
Приближался вечер, тени становились длиннее, и любовники стерли все ноги, отыскивая дорогу назад к таверне, к сборному пункту, где их ждали остатки обеда в плетеных корзинах. Еды было еще много, вина сколько угодно… Кейд медлил со сборами, потому что праздник мог затянуться на всю ночь. Во всяком случае, один человек очень этого хотел, и этим человеком был сын Аффада, у которого голова шла кругом от изобилия красоты, цветов и движения. К тому же один добросердечный, пожилой gardien на белой лошадке взял его с собой по просьбе Сильвии. И мальчик наблюдал за происходившим со спины белого камаргского коня. Уютное и безопасное место, с которого однако все было отлично видно. Великолепно раскрашенные святые в роскошных одеяниях, восторг толпы, горячечный пугающий ритм гитар — все это заставляло его трепетать от восхищения. Никогда еще он не видел и не чувствовал ничего подобного. И обе женщины, глядя на его счастливое лицо, были почти так же счастливы.
Когда же они вернулись на веранду в таверне, то застали там задумчивого Сатклиффа, который сидел рядом с Обри и пил вино. Неторопливо приближалась ночь.
— Я был с Сабиной! — сказал Сатклифф. — Она пошла договариваться насчет предсказаний, правда, она думает, что старушка примет лишь троих, так как очень устает от процедуры гаданья.
Оказалось, что гадалка уже успела напиться, правда, по ее важному, словно бы не подвластному годам лицу этого не было заметно, к тому же, вино не повлияло на ее способность связно мыслить. Мать табора жила в богато расписанной резной кибитке, какие были у цыган в старые времена. Кибитка стояла поодаль от ярмарочной площади. Внутри горели свечи и благовонные палочки, так как ветер стих, и весенние камаргские комары тут же накинулись на людей. Старуха была Матерью небольшого табора, и все, в том числе Сабина, ее боялись. Ведь она могла, только бы захотела,
— Шалам! — сказала она, дважды наклонив голову и решительно наливая себе из бутылки, на этикетке которой было написано «Джин». — Шалам, Сабина! Что привело тебя ко мне?
— Я нашла клиентов. Они говорят по-английски.
— Тогда останься, будешь переводить.
— Да, матушка.
Они коротко переговорили, что дало Сабине возможность кое-чем услужить старой женщине — поправить свечи, неровно горевшие из-за ветра, подать кости, которыми колдунья поигрывала, чтобы «настроиться» на клиента, как она говорила, «прочитать» его мысли, понять, что его гнетет, чего действительно ему нужно бояться, а чего нет. Только так она могла увидеть, что будет с пришедшими к ней людьми… Но Сабина была права, больше трех клиентов она не смогла бы принять за один вечер. Другие пусть приходят завтра, если пожелают. И еще ей требовалось полчаса побыть в одиночестве, чтобы сосредоточиться. Пробили часы, и она сказала, что следует договориться с клиентами. Сабина вызвалась передать приглашение и привести через полчаса первого клиента. В ответ раздалось короткое бурчанье, после которого Сабина на цыпочках покинула кибитку и спустилась по ступенькам, бесшумно закрыв за собой дверь.
Она пересекла погруженный в сумерки песчаный берег и направилась к таверне, чтобы сообщить о том, что предводительница табора примет лишь троих.
— Что ж, — недовольно произнес лорд Гален, — полагаю, нам надо бросить жребий или посчитаться, как в детстве — эники-беники…
Конечно, можно было и так выбрать из всей компании троих, но у них было еще полчаса, чтобы договориться, и в результате к главной гадалке отправились Сильвия, Гален и принц. Остальным предстояло либо запастись терпением, либо довериться менее опытным гадалкам. Их тут хватало. Пока наши паломники пили вино, в толпе уже промелькнуло около полудюжины хитрых лиц и протянутых рук, и не только женщин, но и мужчин, жаждавших прочитать их будущее по ладоням. Одна из молоденьких цыганок была настойчивее прочих и такой хорошенькой, что выбор пал на нее, и она, как хищная птица, склонилась над руками Обри. Правда, говорила она по-своему, и пришлось призвать на помощь Сабину.
— Она говорит, что вас беспокоит некое сооружение, строение, что-то вроде дома, и вы хотите, чтобы он получился очень красивым. Однако ради него вам приходится много писать. Ей видится что-то похожее на чеки и контракты.
— Она знает, что такое роман? — спросил Обри.
А потом последовало другое и столь же непонятное.
— Вскоре женщина вашей мечты обратит на вас внимание, будет готова любить вас. Вы познаете великое счастье, но оно продлится недолго. Берегите же его.
Совет прозвучал довольно убедительно, лишь бы это было правдой! Наверняка, занимаясь скучным предсказательством, эта женщина много раз повторяла одно и то же. Взявшись за руку Кейда, цыганка, неожиданно побледнев, отбросила ее, словно это был горящий уголь. Она перекрестилась, сплюнула и в страхе отпрянула от Кейда.
— Ее как будто обожгло, — в изумлении произнес Сатклифф. — Чем же бедняга Кейд так ее напугал?
Получить ответ на этот вопрос было невозможно — цыганка растворилась в толпе, и на ее месте появился одноглазый мужчина, явный обманщик и мошенник, Сабина тотчас прогнала его несколькими резкими отрывистыми фразами. Ему пришлось уйти, правда, он сделал это очень неохотно и сильно разозлился.
С наступлением темноты праздник продолжили новые развлечения: импровизированные скачки на лошадях по берегу моря, состязания по boules, провансальскому боулингу, и по стрельбе из лука. После того, как святые вернулись на свои места — в ниши, окруженные дарами, настало время мирских радостей. Многие принялись за ужин, и тут маленькие деревенские арены залил яркий свет и широко распахнулись ворота, выпуская черных камаргских быков. Остаток вечера был отведен бою быков, но не испанскому, который заканчивается убийством быка, а провансальскому со срыванием кокарды, что более соответствовало темпераменту местных жителей. На протяжении такого боя опасности подвергает себя одетый в белое человек, которому надо сорвать кокарду и ускользнуть за ограду, чтобы избежать ответного нападения быка — маленькие черные быки очень вспыльчивы, и рога у них, которыми они рьяно защищают свои кокарды, очень длинные.