Раб лампы
Шрифт:
— Вот помнитца… когда мы с Жуковым… Георгием Константинычем… брали Халхин-Гол… помнитца…
— Помнится, в молодости вы были членом суда! — громко сказал Вова Крамер, наклоняясь, чтобы не задеть за притолоку, входя в кухню. Бравые собутыльнички прервали галдеж и недоуменно воззрились на него.
— Это просто есть такой старый-престарый анекдот, — сказал Вова, присаживаясь на табурет. — Встречаются два старых пердуна, типа вот как ты, Егорыч, и один другому говорит: «Помнится, в молодости вы были членом суда?» — «Да-а-а… членом сю-у-уда, членом ту-уда… мо-олодость!!» А вообще, Егорыч, — продолжал Вова, не давая алкашам возможности выдавить из себя жиденький смех, —
— Да ты че, Воло-ди-мир Маркыч? — недоуменно начал было Егорыч, но его перебил вопль уже в дупель набравшегося юнца, примостившегося под теплым жирным боком Маньки:
— Да я щас тебе, уррод!! Ах ты, жадовская морда!!!
Не вставая со стула, Вова одним коротким, без замаха, плотным тычком в харю пьяного дебила отшвырнул того к противоположной стене прямо на какую-то грязную алюминиевую бадью, до краев наполненную водой. Бадья перевернулась, вода разлилась по полу, а пострадавший от действий Крамера ублюдок завыл от боли во всю силу своих легких. Вова встал с табурета и вышвырнул юнца из кухни. Баба попыталась было вцепиться Крамеру в лицо, но тут же была развернута на сто восемьдесят градусов, установленных задом, и Вова дал ей такого пинка, что она рыбкой вылетела вон и впечаталась лбом в фанерную стену, которую еще лет двадцать назад соорудил покойный брат Егорыча.
Фанера громко треснула и с грохотом рухнула, открыв ободранные стены и закопченный потолок находившейся за ней каморки.
— А кто это там в прихожей безобразничает, дед? — устало спросил Вова.
— А-а… это Васька с Таськой из третьей комнаты… кровать-то того… на первачок поменяли.
— А-а-а… — тоном, далеким от восторженного, протянул Вова.
— Да ты чего-то сегодня не в духе… — констатировал Егорыч, а потом не нашел ничего лучшего, как налить себе стакан самогонки и одним залпом одолеть его, как один залп орудий нахимовской эскадры одолел турецкую эскадру в бою под Синопом. После сего подвига Егорыч дополз до лежанки в самом углу кухни и свалился на нее, как бревно.
— Да меня сегодня с работы уволили… — вслед ему сказал Вова Крамер.
Разогнав дикую компанию, Вова Крамер выпил — на этот раз чай, и цветом, и запахом, и вкусовыми характеристиками больше смахивающий на ослиную мочу, заел принесенным с собой куском колбасы и после этого отправился спать.
Впрочем, ему не спалось.
Он сделал все возможное, чтобы успокоиться и заснуть, но, как назло, чем больше он пытался отмахнуться от буравящих мозг назойливых мыслей и смутно роящихся обрывочных отголосков пережитых вчера и сегодня жутких минут, как тревога подступала вплотную и давила, как ватное одеяло в жаркую летнюю ночь.
Вова вытянулся во весь рост, лежа на спине, и закрыл глаза. Пусто. В голове — ни одной путной мысли относительно того, что же ему делать дальше, во рту сухо. Он открыл глаза и стал следить за игрой теней на потолке. Вообще-то они были неподвижны, но Вове Крамеру почему-то казалось, что они медленно движутся, слагаясь в какую-то прихотливую комбинацию.
Потом тени отступили. Но глухой грохот в голове, словно там ворочались тяжелые жернова, не ушел. Напротив, он стал еще явственнее.
И тут на Вову навалился такой безотчетный, липкий, животный страх, что он попытался сорваться с места и убежать. Но ноги словно прикипели к скомканной постели, руки не желали двигаться, а на лбу проступали капельки пота…
…и только, как накрытая шляпой птица, загнанно билось и трепетало
Вова поднялся с постели, и вдруг по всему дому, разрываясь, прозвенел истошный вопль, затем послышался глухой грохот, звон разбитого стекла, и пьяный рык соседа, разросшись до визга: «Что за сука, твою м-мать?..» — и вдруг рев оборвался коротким хрипом.
«Ой, е-о-о!! — подумал Вова. — Продолжение мультфильма следует, дорогие Хрюша и Степашка…»
Утлая дверца крамеровской каморки треснула, вылетела от страшного удара, и несколько сухих автоматных очередей разнесли ее, повисшую на одной нижней петле, буквально в клочья.
Двое парней с автоматами наперевес ворвались в комнату Крамера и начали в упор расстреливать кровать, комод, ободранный деревянный сундук, стоявший тут с незапамятных времен…
— Где он?
— Да тот синий черт сказал, что он спит у себя.
— Перекрылся где-то. Надо весь дом перевернуть.
— Савва сказал, чтоб работали тише, потому что, не дай бог, мусора ластанут. Мы ведь не на своей территории.
— Тогда кранты…
Свистящий, напряженный, диалог этот прозвучал, когда в комнате Крамера не осталось ни одной целой вещи. Все было расстреляно в упор, в щепы.
В этот момент в разгромленную комнату вошел третий парень.
Он волок за шкирку совершенно не сопротивляющегося и ничего не соображающего Егорыча. Деда ткнули носом в расстрелянную Вовину постель и рявкнули:
— И где же он, ты, синий сморчок? Ты же сказал, что он тут!
— Вы… выродок ты!
— Погоди, — сказал один из молодцов, — постель-то совсем теплая. Тут он был. Куда же он мог деться? Эй, дед, мать твою!
— Да брось ты его! — брезгливо сказал один из молодцов и замахнулся было на старика, но тот с неожиданной резвостью высвободился из рук гоблина и ногой пнул налетчика прямо в живот, да так удачно, что того просто согнуло пополам. Старик, подскочив на месте, как горный козел, прыгнул на второго гоблина с невнятным воплем.
Тот попытался было смахнуть с себя не в меру прыткого старикашку, но в этот момент буквально с потолка на бандита обрушился Вова Крамер.
Все это время он прятался над дверью в жалком подобии антресолей, которые были хороши тем, что со стороны никак нельзя было заподозрить их наличие в этой комнате.
Крамер размахнулся и ударил амбала в основание черепа сложенными в «замок» кулаками. Тот крякнул и свалился наземь, увлекая за собой и мертвецки пьяного Егорыча.
Налетчик, которого Егорыч так удачно ударил в живот, пересилив боль, поднял дуло автомата… Крамер успел схватить его и отвести от себя, и в ту же секунду за спиной амбала раздался утробный вопль, с которым, наверное, троглодиты шли войной на мамонтов — и глиняный горшок с рыжим от старости и засухи кактусом разбился о его бритый затылок. Верзила мешком свалился на Егорыча.
В дверном проеме возникла шатающаяся фигура Маньки в облезлой ночной рубашке, в которой, похоже, еще ее бабка рожала ее мать. Очевидно, именно героическая Манька молодецки сразила кактусом боевика.
Крамер только глаза выпучил.
— А-а-а!!! — вдруг раздался дикий вопль, и по коридору мимо Вовы промчался третий амбал — без автомата, с окровавленным плечом и распоротой на спине кожаной курткой. Он летел с такой скоростью, что ног его почти не было видно.
Вслед за ним по коридору фурией неслась почти голая баба — та самая, из третьей комнаты, что на пару со своим мужем резвилась на полу в прихожей. Страшна она была, как все семь смертных грехов. Но, как выяснилось, амбала испугало вовсе не это: в руках у героической дамы была включенная бензопила «Дружба».