Раб лампы
Шрифт:
Нечто такое, что не определяется словами.
Он улыбался, показывая зубы. Я только сейчас обратила внимание на то, какие у него зубы. Черт побери, очень хорошие зубы, явно искусственного происхождения, потому что были они слишком белыми. Ну и ну, подумала я, этот тип — за свой ли, за чужой ли счет — имеет просто голливудскую улыбку. Как я раньше этого не заметила?
…Неужели киллер — все-таки он? Дурацкий киллер, не заботящийся о конспирации?
Впрочем, легко проверить, в самом ли деле он слабоумный или только притворяется. Конечно, я не институт Сербского в одной отдельно взятой человеческой особи, но тем не менее…
Я вошла в квартиру. Тут все так же пахло затхлостью и все так же был выключен свет.
Свет!
А что, если попробовать
— Да, я ваша тетушка из Воронежа, — осторожно произнесла я, — как поживаете, уважаемый племянник? У вас нездоровый вид. Выпейте вот таблетку.
Я решила действовать напролом.
Он моргал глазами и смотрел на меня, прижимая к груди лампу. Потом сказал:
— Да, у меня болит плечо. А откуда вы знаете? Посмотрите вот здесь. У меня болит плечо. Правое плечо. Наверно, сегодня сырая погода. Давайте я выпью таблетку.
Он безропотно выпил то, что я собиралась чуть ли не силком запихивать в его глотку. Первый раз видела, чтобы человек пил этот препарат по СВОЕЙ воле! Это было средство определенно психотропного действия, которое ломало пороги волевой сопротивляемости и в конечном итоге делало человека, принявшего его, откровенным, как младенец.
Препарата у меня было немного, и я употребляла его только в самых крайних случаях. И никогда еще не было так, чтобы человек принял таблетку, не спрашивая — что это такое? А если я подсунула бы смертельный яд? По всей видимости, подобные мысли Аладьина просто не заботили.
Я уселась и стала наблюдать за происходящими с ним метаморфозами. Он смотрел на меня и бессмысленно улыбался. Наверное, он полагал, что для общения не обязательно говорить. Если он играл РОЛЬ, а не был таким на самом деле, следовало признать, что он был лучшим актером, чем я (прозванная в спецгруппе «Сигма» Хамелеоном) и Вова Крамер, вместе взятые.
Я отследила по часам временной срок, который должен был истечь для полного усвоения организмом препарата, и произнесла:
— Я хотела с тобой поговорить. Как тебя зовут?
Он ничуть не удивился тому, что я, которую он посчитал своей воронежской теткой, задала такой вопрос. Он улыбнулся еще шире, ковырнул пальцем стену и наконец ответил:
— Меня уже спрашивали об этом. Это нехорошо. Ведь я всем сказал, что меня зовут Аладьин.
— Это фамилия или кличка, а имя-то у тебя есть? Ваня, Петя, Саша, Костя, Антоша, Дима?
— Меня зовут Аладьин, — покачав головой, повторил он без тени раздражения.
— Понятно, — сказала я. — А откуда ты узнал о том, что Бармин, твой сосед, будет убит в ночном клубе «Еремей» при весьма пикантных обстоятельствах? И откуда ты узнал, что Мельникова расстреляют с роликовой доски?
Он, улыбаясь, покачал головой:
— Я не знаю никаких Мельникова и Бармина. Это кто такие? Наверно, если ты спрашиваешь… они мои родственники?
Я не могла прийти в себя от удивления: если он говорит все это, то он… говорит правду, потому что, находясь под воздействием этого препарата, человек не мог бы говорить что-то иное. Нет, он не притворяется! Он никакой не киллер. Действительно, это несчастный слабоумный человек, который непонятно как предвидел грядущую судьбу своих соседей. Но тут в моей голове хором зазвучали некие протестующие голоса: а тогда кто же платит за квартиру? Кто убил Карасева и Феоктистова, которые пытались вытрясти из парня всю подноготную, и при этом едва ли они стали бы пользоваться такими же мягкими методами, как я сейчас? И кто оплатил его зубы? И кто-то умудрился до такой степени законспирировать этого человека,
А как?
ВКЛЮЧИ СВЕТ, сурово произнес кто-то в моей голове.
Я оборвала на полуслове очередной вопрос и, резко встав, потянулась рукой к выключателю. Неописуемый ужас вдруг вспыхнул на лице Аладьина, и он, замахав руками, вдруг стал знаками показывать мне, чтобы я ни в коем случае не делала этого.
— Н-не… — протянул он. — Не надо!!
Я включила.
Свет загорелся — обычный электрический свет, довольно мягкий, в меру тусклый (опять в сети пониженное напряжение дают, энергетики хреновы!). Но что стряслось с жильцом? Он закрыл обеими руками лицо и, упав на колени, с глухим сдавленным стоном полез под кровать. Я схватила его за ногу и принялась вытягивать оттуда. Злой кураж охватил меня, он влился в мою кровь, как при бешеной погоне или азарте, охватывающем человека в казино, когда он крупно выигрывает! Аладьин мычал и слабо отбивался, но я все-таки не позволила ему забраться под кровать. Он вдруг молча перевернулся и сел на пол. Лицо его, казавшееся спокойным и даже безжизненным, было страшно бледным. Глаза почти закрыты. Из-под прижмуренного века виднелась мутная полоска глазного яблока. Волосы, грязные и сальные, растрепались. Но я-то знала, что под этими грязными и сальными волосами, в этом черт знает какими бесами одержимом черепе, живет загадка многих убийств. Живет тайна, которая многим стоила жизни и в том числе может стоить жизни мне самой!
— Ну, — процедила я сквозь зубы, — скажешь? Говорю тебе: Бармин и Мельников, Маркарян и еще два парня, которые хотели на тебя напасть.
Он заговорил:
— Тех… они напали на меня. Я упал. Я шел… в подъезд, потому что испугался фонаря. В подъезде я сидел у стены, а они вышли, а потом… потом стало больно, и меня привели сюда.
— Кто? — заорала я. — Кто тебя привел? Кто снимает тебе эту квартиру? Кто ты такой? Отчего по твоему слову умирают люди, которым бы еще жить да жить?
Я вела себя абсолютно неверно. Нужно было успокоиться, задавать вопросы строго по одному, потому что он был полностью открыт мне. Не нужно было вываливать на него все то, что скопилось у меня внутри. Но мое агрессивное, взвинченное состояние требовало выхода. Примерно то же самое было, когда еще в «Сигме» нас проинъектировали сильным стимулятором на базе амфетаминов. Помню, как мой старый друг и напарник Костя Курилов исследовал все уголки казармы, где мы временно дислоцировались, а потом, не зная, куда себя девать, стал отжиматься на кулаках, а сверху, на спине Кости, лицом в потолок, сосредоточенно лежала я и выполняла какое-то китайское хитрое упражнение — синхронно с тем, как Курилов отжимался, поднимая и свой, и мой вес.
Аладьин не двигался. Я трясла его и сыпала вопросами, стараясь разбудить дремавшие в нем информационные потоки. Ведь я хотела узнать от него так много! И если он знает, он все-все мне скажет! Все! Ну вот. Кажется, задвигался. Он разлепил сырые, серые, словно плохо пропеченные губы и сказал:
— Калейдоскоп. Это такая детская игра, когда из осколков разноцветного стекла собирается картинка. Я тебя узнал. Ты вышла из той квартиры, из квартиры того, толстого, носатого. Его должны убить, да? Он умер. Или он не умер?
Он открыл сначала один, потом второй глаз. Аладьин говорил про Маркаряна. При этом он сказал это с таким видом, как будто недоумевал: «Как это — его не убили?» С таким выражением раздосадованный отец говорит дочери: «Как, ты не купила кефир? Это безобразие!»
Я сказала:
— Вот теперь ты начал говорить ближе к теме. Я вот хочу у тебя спросить…
— Тс-с-с!!! — перебил он меня, приложив к губам длинный тощий палец с обгрызенным ногтем. В его приоткрытых тусклых глазах промелькнуло лукавое выражение. — Тс-с, тихо. Я все равно прогуляться хотел. Так что нет времени. У тебя нет времени, да! Тебе должны позвонить! Вот сейчас. Дз-з-з!!