Работа над ошибками
Шрифт:
Иван заинтересовался моим повышенным вниманием к невидимому для него объекту. Спросил ворчливо:
— Куда ты все время смотришь?
— Да на сестру твою, — ответила я и взглянула ему в лицо.
Вот бывает так иногда. Смотришь в глаза человеку и ничего другого уже не видишь. Одни эти глаза. А все остальное исчезает неизвестно куда. И ты начинаешь тонуть в этих глазах, тонуть… А потом оказалось, что мы совсем близко. И Иван крепко меня обнимает. От него идет сильное, ровное тепло. Я чувствую это щекой, прижатой к его груди. И весь мир качается, качается…
Музыка внезапно кончилась. Мы все еще стояли, прижавшись друг к другу, когда рядом нарисовалась Шурочка
— Нам всего несколько дней осталось, а ты танцуешь неизвестно с кем! Ну, Иван!
Он повернулся к Шурочке, одной рукой продолжая удерживать меня за талию. Не отпускал. Ответил ей будничным, скучным тоном:
— Иди на первый этаж. И жди меня возле раздевалки. Я сейчас приду.
Шурочка обижено шмыгнула носом. Постояла немного возле нас. Но сердить Ивана не посмела, ушла, красиво покачивая бедрами. Джинсы сидели на ней, как влитые.
Иван нерешительно взглянул на меня. Убрал руку с моей талии. Не уходил. Словно ждал чего-то.
— Почему вам несколько дней осталось? — я смотрела на него снизу вверх, с непонятной надеждой ожидая ответа.
— Мне скоро в армию идти. Повестка пришла.
Словно специально, начала греметь быстрая музыка. Горохом стучали дробные звуки ударника. Толпа вокруг скакала, прыгала, топала. Мы стояли в этой ревущей толпе, как в пустыне. Теснота и давка потеряли свое значение. Все вообще потеряло свое значение…
— Когда? — прошептала тоскливо. Думала, Иван меня не услышит. Но он услышал.
— Двенадцатого.
— А сегодня уже седьмое. Так скоро…
Отчаяние было готово брызнуть из меня слезами. Я отвернулась, чтобы он не заметил моей тоски. Закусила губу.
— Пойдем завтра в кино? Сможешь?
Иван приглашал меня в кино? Или мне послышалось? Даже повернуть голову в его сторону боялась. С четвертого класса мечтала с ним в кино сходить. И не надеялась давно. Выходит, мечты иногда сбываются.
— Пойдем.
— Катька! — он заставил меня повернуться, тряхнул за плечи. — Не расстраивайся. Два года — не сто лет. И не заметишь, как время пролетит.
— Угу…
— Значит, завтра, — Иван уже торопился. — Точно сможешь?
Я кивнула.
— Тогда увидимся. А сейчас мне надо с Шуркой кое о чем поговорить. Извини.
Он махнул рукой и пошел из зала, пробираясь сквозь танцующую толпу. Только тут до меня дошло, что он не сказал, где и во сколько встретимся. Значит, пошутил. Пригласил в кино, чтоб успокоить. Пожалел маленькую влюбленную дурочку. И правда, если хорошо подумать, то кто я такая? Малолетка. Мне даже пятнадцать всего через две недели будет. А Шурочка Горячева — взрослая девушка. В медицинском училище учится. Имеет право и замуж выходить. И по красоте мне с ней не равняться. Особенно теперь, когда Шурочка подстриглась и классно укладывается щипцами. Не знаю, каким средством она пользуется, но волосы у нее сейчас отливают нежным золотистым оттенком. А я до сих пор, словно первоклашка, хожу с косами. Отец не разрешает обрезать. Они болтаются, как веревки. Только мешают.
Настроение вконец испортилось. Музыка стала раздражать. Я вдруг заметила, что меня довольно сильно толкают. Неприятно. И этот дружный топот стольких ног… Решение уйти домой появилось внезапно, но в тот момент казалось самым верным. Пусть Лидуся без меня здесь побудет. Она так рада, ей сегодня везет. Я своим видом лишь настроение испорчу.
Побрела в туалет. Хорошо, что девчонки, которые курили там потихоньку, сразу выбросили свои сигареты в открытое окно и ушли. Я подождала, пока табачный дым вытянет, закрыла окно. Умывалась долго, с наслаждением. Холодная
— Катюсик! Подожди!
Лидуся догнала меня. Тоже чисто умытая. Понятно. Значит, возвращаться в школу на вечер не собирается. А как же ее Песков?
— Лидусь! Зря ты за мной пошла. У тебя все так классно выходило.
— Ты про Пескова? — Лидуся затанцевала на мостовой. — Никуда… он теперь… не денется… Свидание назначил… Даже хорошо… что я раньше… ушла… Это его заденет…
Она вальсировала, делая небольшие паузы между словами. Видимо, считала про себя: раз-два-три, раз-два-три. Руки раскинула так, словно хотела обнять весь мир. Меня удивило, что она ничего не спросила про мое бегство с танцев. Это было не в ее характере. Впрочем, и к лучшему, что не спросила. Все равно я бы правды не сказала. А так она сама веселилась и меня развеселила немного. Я подхватила Лидусю, и мы плавно закружились, фальшиво распевая старинный вальс.
Дотанцевать нам не дал Широков. Выследил он нас, что ли? Догнал с радостным окриком. Пошел рядом, куря сигарету за сигаретой. Вертел длинноволосой головой. Несуразная челка мешала ему видеть то меня, то Лидусю. Он пятерней откидывал ее назад, но она тут же падала на глаза. Лидуся тихонько хихикала. Я старалась отводить взгляд. Уж больно походил сейчас Широков на молодого петушка с режущимся голосом. Лидусю это смешило. Меня — бесило. И глупый разговор, которым он мурыжил нас всю дорогу, тоже раздражал. Мы еле от него отвязались, с три короба наплетя о срочных делах. Он ушел, заметая необъятными клешами дорожную пыль. Лидуся посмотрела Генке вслед и, вздохнув, сказала:
— Все-таки он дурак!
Я только удовлетворенно хмыкнула.
Мы расстались с Лидусей, и на меня опять накатила тоска. Дома мне показалось неуютно. Одиноко. Никто не посмотрел в мою сторону. Как всегда родители пили чай на кухне и о чем-то тихо разговаривали. Как всегда Никита сидел за учебниками. И так, наверное, будет вечно. Я прошлась по комнатам, постояла у полок с книгами. Нет, читать не хотелось. И ничего не хотелось. Может, завести себе дневник и записывать туда разные события из своей жизни? Да событий-то никаких нет. Каждый день одинаков. Интересно, а в других семьях? То же самое? Утром люди идут на работу. Вечером возвращаются, готовят ужин. Проверяют уроки у детей. Ложатся спать, а утром снова идут на работу. Ну, и для чего мы существуем? Есть, спать, производить потомство? Вообще, кто и для чего создал человека? Мысли были интересные. Стоило подумать.
Я думала об этом, когда засыпала. И когда проснулась, опять… Умывалась, завтракала, собиралась в школу и думала. В школе три урока подряд сочиняла вирши о бессмысленности человеческого существования. Лидуся не одобряла темы, выбранной мною для размышлений. Пожимала плечами и фыркала. По ее мнению, раз тебе жизнь дали, то и живи себе на здоровье. О чем тут думать? Но тормошить она меня не стала. Фланировала в стороне, легко общаясь с девчонками из нашего класса. В другой раз я бы изошлась ревностью, видя, как радостно она общается с кем-то, кроме меня. Сегодня мне это было безразлично. Первый раз в жизни я писала стихи. И не глупые четверостишия о любви, которые Лидуся собирала и записывала в специальную тетрадку с рисунками и вырезками из журналов. Я пыталась написать нечто серьезное. Во всяком случае, мне так казалось.