Работа над ошибками
Шрифт:
На утреннюю пешую прогулку времени не оставалось. А жаль. Значит, и весь рабочий день пройдет, как поездка в общественном транспорте, – в мелких, но сильно раздражающих неудобствах. Примета верная и временем проверенная. Стоит ей только в этом клокотании человеческих эмоций, то есть в утреннем автобусе, проехаться, так день идет насмарку. Чужие эмоции, они цепкие, как репей, и никакого иммунитета от них нет. У других есть, а у нее – нет. Но ведь не объяснишь причину опоздания отсутствием иммунитета! Не поймут. Хотя если уж совсем обнаглеть, то можно и презреть объяснения как таковые и общественный транспорт заодно. Подумаешь, на работу опоздала!
Наташа грациозно поднесла к глазам крохотный циферблат золотых часиков, еще раз чертыхнулась про себя, помянув циничным добавочным словом треклятую дисциплину
Унылое тупое рыло тринадцатого автобуса уже показалось из-за поворота, и Наташа, вздохнув, решила все-таки ехать. По крайней мере, тринадцатый ее практически до рабочего крылечка довезет. Вот если бы двадцать пятый подошел, то она бы точно в него не села, потому что тогда надо через длинный-длинный подземный переход идти, через пыльные нехорошие сквозняки, сквозь алчущие еды и алкоголя взгляды наяривающих на скрипках и гитарах музыкальных умельцев. Она всегда большое неудобство испытывала, проходя мимо них, будто причастна была к их похмелью, голоду и всей незадавшейся жизни. Впрочем, о причастности как таковой в данный момент лучше не поминать. Потому что тринадцатый автобус уже подрулил к остановке, с лязгом ощерился гармошкой дверей, плеснул наружу ядом скопившегося в салоне молчаливого пассажирского раздражения. Так что «причастности» этой она сейчас нахлебается, получит вполне добротную порцию, еще и с добавкою. Нет, все-таки прав Саша, сто раз прав относительно второй машины в домашнем хозяйстве. И относительно водительских курсов – тоже прав. Не далее как вчера он снова разговор на эту тему завел.
Оно и понятно, отчего он его затеял. Неловко ему, конечно, что сам на работу с комфортом едет, а она вынуждена общественным транспортом добираться. Но эту неловкость он сам себе и создал, между прочим. С тех пор как получил должность начальника отдела в своем банке, решил отчего-то, что ему непременно надо на час раньше положенного времени на работу приезжать. Боже ты мой – зачем? Чтобы встречать с утра подчиненных с сильно деловым лицом и упреком в начальственном взоре? Вроде того – я тут уработаться уже успел, пока вы утренние кофеи распиваете? И к ней с ножом к горлу пристал, чтобы она срочно записалась в автошколу… Даже слышать не захотел, что ей эти автомобильные права вообще без надобности. Еще и кокеткой обозвал, когда она попыталась напомнить ему про свою природную рассеянность, про склонность к созерцанию, про абсолютный и безоговорочный топографический кретинизм и про творческую составляющую личности. Ну не умеет она концентрировать внимание на всяких знаках, развязках и перестройках в другой ряд, неинтересно ей все это! А он твердит свое, усмехаясь: не кокетничай, и все тут. Нисколько, мол, ты от других не отличаешься. И все твои душевные вихри-полеты меж облаков и мысленные прыжки по кронам деревьев есть не что иное, как бессознательное кокетство, – вот она я какая, вся из себя творческая и порывистая, утонченная и непредсказуемая…
Подхваченная толпой, Наташа торопливо влетела в автобус, удачно протиснулась через бока и животы приготовившихся к выходу на следующей остановке пассажиров. Потом пристроилась
А вот с теткой дело в этом отношении обстояло похуже. Несло от тетки чесноком, да так сильно, что, казалось, в отголосках съеденного бедолагой с вечера вонючего продукта, успевшего добросовестно перегореть в организме, тут же утонули Наташины собственные спасительные запахи «Кензо». Моментально ворохнулась внутри и болезненно напряглась диафрагма, и горло сжалось в подозрительном спазме – еще не хватало воспроизвести и показать окружающему народу съеденный на завтрак бутерброд с сыром. Нет, только не это! Надо срочно переключать сознание, улетать из точки соприкосновения собственного тела с отвратительной духовитой материальностью. Благо что она умеет вот так улетать. Раз – и нету ее. Ушла в пространство, дверку за собой захлопнула, и скоро не ждите. И совершенно зря Саша над этой ее способностью посмеивается, иногда очень даже помогает.
Однако ухода не получилось, как она ни старалась. И на кроны деревьев сквозь пыльное автобусное стекло смотрела, и за облака цеплялась, и пыталась воспроизвести в себе ту самую пронзительную мелодию из французского кинофильма, под которую бедный Бельмондо идет навстречу своему смертному часу, – ничего не получалось. Обстановка была не та. Чесночная катастрофа в тесной духоте автобуса праздновала свою победу, хоть умри.
Слегка поерзав на месте, Наташа попыталась развернуться так, чтобы создать для собственного обоняния основной приоритет запахов, которые шли от ботаника, но чесночный перегар оказался настолько живучим, что, казалось, лишь усилился от ее нервных телодвижений. Да и тетка в ответ дернулась так же недовольно, подтащив к животу свою сумку. Нет, улететь точно не удастся, слишком уж фактор топчется рядом приземленный и чесночной материальностью раздражающий. Что ж, придется использовать ситуацию в самом жестком ее варианте, в тайном, личном, эгоистическом…
Она давно уже пришла к выводу, что для пользы своего тайного-личного-эгоистического любая ситуация хороша. И не столько ситуация, сколько выраженная в ней эмоция. Все пойдет в дело. А иногда такие перлы для него, для тайного-личного-эгоистического, можно заполучить, что только диву даешься. Те самые перлы, которые, как ни старайся, ни за что сама не придумаешь. А тут ситуация сама по себе добровольно созрела, только пальчиком подтолкни…
Глубоко вздохнув и решившись, она снова заерзала на месте, на сей раз основательно. И даже локтем толкнула чесночную тетку в бок, будто бы случайно. Та глянула на нее сердито, но промолчала. Даже сделала попытку отодвинуться, то есть поелозила по животу своей сумкой и покряхтела слегка. Наташа еще двинула бедром, на этот раз посильнее, переступила с ноги на ногу, чувствуя, как острие шпильки аккурат попало во что-то мягкое. Скорее всего, в теткины тапочки. Ага, сейчас начнется! Сейчас, сейчас…
– У-а-и-й! – резко всколыхнулась тетка, болезненно скривив лицо и показав бледные десны. – Совсем охренела, что ли? Ты чё тут дергаешь копытами, как телка стельная?
– Простите… Какая я телка? – холодно поинтересовалась Наташа. Холод в голосе особенно был хорош для таких ситуаций. Потому как подталкивал вперед другие перлы, которые, скорее всего, в очереди не задержатся. Вот они, родненькие, поехали! Ну, давай, давай, еще чего-нибудь выдай!
– Молчи, корова недоделанная! Стоит тут, фря, задницей вертит! – постепенно входила женщина в раж, багровея лицом и источая прежний истошный чесночный запах.
– Так все-таки – я корова или фря? Это, знаете ли, разные области аллегорий. Уточните, пожалуйста, прошу вас.
– Ишь, еще и огрызается! Корова!
Повернув голову в сторону Наташи, тетка обрушила на нее гневный взгляд, но сомнение мелькнуло-таки на миг в ее глазах. Оно и понятно – никак объект для гнева на «корову» не тянул. Наташа была худа, как тростиночка, и стройна, как пугливая горная газель.
– Худая! – тут же добавила к своей «корове» тетка, и Наташа чуть не задохнулась от восторга.