Работа над ошибками
Шрифт:
Вот это перл! Вот это да! Корова худая! А сам диалог чего стоит! «Дергаешь копытами» и «телка стельная» – такое ж вовек не придумаешь! Нет, надо все, все запомнить. Дословно. И потом воспроизвести. А ключевыми словами для воспроизведения будут – «корова худая»…
– Сука в ботах! – пробурчала невнятно тетка, видимо решив, что «худой коровы» для Наташи маловато будет.
– Что вы! Я совсем не в ботах! – мило поморгав черными длинными ресницами, доверительно сообщила ей Наташа. – Я в босоножках на высоком каблуке…
– Нет, в ботах! Сука! В ботах! Я сказала – сука, значит, сука! – распаляясь эмоциями, уже билась в истерике женщина. – Иди давай отсюдова, раз ездить не умеешь! В
– Хорошо. Как скажете. Я пойду. Тем более мы в милом диалоге уже две остановки с вами проехали. Моя следующая. А только я все равно не в ботах, а в босоножках на высоком каблуке… – лучезарно улыбнулась женщине Наташа, чудом увернувшись от рыхлого с ямкой локтя, нацеленного в ее худой бок.
Струя пассажиров вынесла ее из автобуса, и несколько сердобольных взглядов обласкали ее сочувствием – как-никак, а нахамили бедной девушке. Худой коровой обозвали и сукой в ботах. Спасибо, конечно, граждане… Ой, а какая там телка была, уже и не вспомнить! Как же, как же, слово такое… колхозное. Надо сосредоточиться и вспомнить, а то уплывет. Стилочная, стиляжная, степенная… Господи, как же… Стельная, вот как! Теперь не забыть бы. Надо срочно на работу бежать! Записывать!
Взмахнув сумочкой и красиво засеменив тонкими ножками на шпильках, Наташа пустилась бегом на зеленый сигнал светофора, проборматывая себе под нос: телка стельная, корова худая, сука в ботах. И снова: телка стельная, корова худая, сука в ботах…
А что было делать – пришлось повторять. Иначе вылетит из головы, потом и не воспроизведешь. Плоховато у нее было с запасом подобного рода хамских перлов. Откуда им было взяться-то? В их бабьем доме отродясь никакого мужчинки не водилось, ни хамского, ни интеллигентного. Тишина, чистый воздух, салфетки накрахмаленные. Бабушка маму одна растила, потом они с мамой вдвоем ее, Наташу, растили. Вернее, втроем. Все время она про старую няньку Таю забывает. Может, потому, что нянька Таечка им, в сущности, никто? Древняя старушка, прибившаяся молодой еще девушкой к дому, беженка с оккупированной территории, ставшая нянькой малолетней тогда еще бабушке, а впоследствии и маме, и ей, болезненной и «несадиковой» Наташе, и в конце концов оставленная после перенесенных двух инсультов в семье «на покое». Слепая, глухая, маленькая – сухонькое поленце, а не старушка. Правда, ослепла она совсем недавно. А когда Саша приходил в дом предложение делать, смотрела на него так же настороженно, как и мама с бабушкой. Как перепуганная овца на волка. Все-таки первый мужчина в доме с настоящим предложением руки и сердца.
– Легонький мужичок, уж больно легонький, Наташичка… – вынесла нянька Тая тогда свой приговор, с сомнением покачивая сухой головой с реденькими, прибранными пластмассовой коричневой гребенкой волосами.
– В каком это смысле – легонький? – подняла на нее Наташа насмешливый, но слегка недовольный взгляд. По большому счету, няни-Таино мнение интересовало ее меньше всего, но все равно – задело как-то…
– Да в таком и есть смысле… Колодезь не выроет, избы не поставит. Видно, что легонький.
– Да зачем, зачем ему самому надо колодец рыть? И избу ставить тоже ему без надобности! Да и вообще – кто это сейчас колодцы роет и избы ставит? Не те времена, няня Тая!
– Во все времена мужик видными делами ценился, Наташичка. Чтобы все мог сам порешить. И воды найти, и бревно метнуть.
– Да ну тебя, нянь… Сейчас тот мужик больше ценится, который все это себе купить может. А мужицкое самонапряжение нынче не в чести. И вообще, еще неизвестно, что легче – бревно метнуть или денег на наемного метальщика заработать! А Саша – он как раз из тех, кому проще
– Ну… Так я и говорю – легонький… – снова вздохнула старуха, поджав губы сухой скорбной подковкой.
Наташа навострилась было еще с нянькой поспорить, но бабушка махнула в ее сторону досадливо: отстань, мол, от старухи. И лицо сделала такое недоумённое, что Наташа и впрямь своей горячности устыдилась. Действительно, нашла на кого сердиться! На Таечку!
Хотя и от самой бабушки тоже повеяло тогда некой боязливой неопределенностью относительно Сашиного предложения. И от мамы. Потом они, конечно, попривыкли, что у внучки и дочки муж есть, но поначалу жили в тревожно-боевой готовности. Не вмешивались, нет. Хотя робкие штучки вроде тестов-испытаний устраивали, провоцируя зятя на демонстрацию сущности грубой мужицкой натуры. Но Саша, честь ему и хвала, все испытания выдержал с достоинством. Вернее, сам он тогда и не понял даже, что его «испытывают». Потому, может, и тест на «повезло ли Наташеньке с мужем» прошел походя и без особых стараний. Он вообще такой, чересчур в этом смысле рафинированный. Честный, влюбленный, интеллигентный. Хоть сковородкой по голове его бей, а хамских перлов не дождешься. Плоховато, плоховато у них в семье с перлами, приходится выкручиваться как-то, на стороне изыскивать…
Взбежав по лестнице на второй этаж, Наташа выглянула в коридор – никого, слава богу. Теперь бы еще мимо приемной пройти незамеченной. Придется на цыпочки привстать, попытаться обмануть чуткое ухо секретаря Аллы Валерьяновны. Если б окончательно повезло и та в Интернете сидела или любимому начальнику кофе варила, то, может, и удалось бы проскочить незамеченной…
– Наташа! Ну наконец-то! Ты почему не предупредила, что опоздаешь? Иван Андреич тебя уже три раза спрашивал!
Жаль. Не удалось-таки обмануть чуткое ухо. И зоркий глаз тоже. Оно и неудивительно – сорок лет секретарского стажа обострили у этой проныры все чувства до самой высокой степени, присущей разве что экстрасенсу. А про любознательность так и вообще говорить нечего – сейчас обязательно спросит, не случилось ли у нее чего семейного.
– Ты, кстати, почему опоздала-то? Что-то в семье случилось, да? С мужем поссорилась?
Последнюю фразу Алла Валерьяновна произнесла с уважительным придыханием. Сама она замужем отродясь не бывала и потому искренне полагала, что муж для того только и нужен, чтобы по утрам с ним собачиться. А насобачившись вдоволь, можно и на работу опаздывать. Тогда эта причина будет в уважительных числиться.
– Ну почему сразу – поссорилась? Нет… Просто опоздала, и все.
– Ничего себе – просто! На полтора часа!
– Ой, да ладно, Ал Валерьянна. Что у нас тут, конвейер встанет?
– Да нет… Просто шеф сидит и психует, а я не знаю, что ему говорить.
– А пусть ваш дорогой шеф не психует! Что ему, больше психовать не из-за чего?
– Наташ, ты пройди, загляни к нему, вдруг и впрямь что-то срочное?
– Нет! Могу я хотя бы отдышаться и в порядок себя привести? Сейчас, дойду до кабинета, потом уж…
Последнюю фразу она бросила уже через плечо, доставая из сумки ключи от кабинета. Ворвавшись к себе, плюхнулась в кресло, и оно с мягкой и торопливой готовностью спружинило ей навстречу, демонстрируя образчик дизайнерского, склонного к гедонизму офисного изыска. У них тут вообще все кругом было – лепота в этом смысле. Иван Андреич любит шику-блеску дать. Ну, да бог с ним… Теперь первым делом – записать добычу! Тетка ее называла… Корова стельная? Нет, черт возьми! Это телка – стельная! А корова – худая. А сука – в ботах! Что-то еще было, но это уже позже, мелочи сами в голову придут. Теперь – Иван Андреич, шпрехен зи дойч, и черт бы его побрал…