Работаю актером
Шрифт:
Беда может быть в одном — если начнут подгонять всех под единый рост и цвет. Это будет строй солдат, а не художников. А художник тогда в строю жизни, когда он индивидуален, своеобычен, оригинален и честен в отражении и воспроизведении жизни, когда он черпает из жизни для жизни…
В июне 1946 года приехал из армии в краткосрочный отпуск мой отец. Я ему высказал свою мечту — поехать в Москву для продолжения учёбы. Он согласился и обещал через своих фронтовых друзей найти мне на первое время там пристанище.
Несмотря на неудачи своих товарищей по студии, я продолжал мечтать о столице. Так уж устроен человек: видит неудачи или провалы других, но тем не менее думает про себя: «Ну, у меня-то получится». И это не самонадеянность, это, если
Я хотел совершенствоваться, хотел достичь вершины, я рисковал — едва ли меня взяли бы обратно в Омскую студию, провались я в Москве. Но я хотел подняться выше, не потеснив никого из стоящих рядом, и рисковал только собой. И вот. закончив второй курс Омской студии, в августе 1946 года направился в Москву поступать в театральное училище. В какое именно, я ещё не решил. В Москву, а там будет видно!
Омская студия заложила во мне основное и главное, как мне кажется, понимание актёрства труд, труд и труд. Будучи молодым и, может быть, чересчур впечатлительным, я все уроки театра, и плохие и хорошие, принял очень близко к сердцу. Я увидел беспощадность актёрского искусства, которое не даёт никогда удовлетворения, требует всё новых и новых ощущении, беспрерывного, беспрестанного движения, когда, сыграв роль, даже удачносыграв, ты уже смотришь вперёд: что дальше. Что следующее? Уже сыгранная роль — это твоё прошлое, и надо идти вперёд, и так всю жизнь. А если нечем питать этот ненасытный творческий голод, то начинается самое страшное — актёрское бездействие своего рода безработица, когда ощущаешь ужас пропасти между зрителем и сценой, отчуждение зрителя.
Молодость и жажда узнать что-то новое, попасть в страну своей мечты и толкнула меня на отчаянный, как мне казалось тогда, шаг. И ещё сыграло свою роль незнание всех сложностей жизни. Святое, молодое незнание. Так вот, я всё-таки собрал чемодан и втайне от всех в начале августа 1946 года поехал в Москву поступать в театральный институт.
Москва
В те годы поезда ходили переполненные, и шли они долго от Омска до Москвы, по многу часов стояли на станциях. Народ в вагоне был разный, но среди них были москвичи, и я жадно прислушивался к их разговорам о столице, стараясь представить, какая она. Я заметил, что никакие рассказы, никакое знакомство по фотографиям, кинокартинам не даёт представления о городе. Недаром говорят: «Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать».
В 1962 году Театр Вахтангова приехал в Париж на гастроли. Когда мы вышли на улицы, было такое ощущение, что ходишь по знакомому городу, ведь я так много читал о Париже, так много раз видел его в кинофильмах. Но это обманчивое первое впечатление пропадает от более близкого знакомства, и только тогда начинаешь узнавать город и видишь, что он другой.
Вот такое же ощущение было у меня, когда к вечеру поезд подошёл к Курскому вокзалу и я вышел на кишащую людьми вокзальную площадь, волоча свой заграничный, подаренный отцом чемодан. Такая толчея, такие кругом удивлённо-испуганные глаза, столько народу, такая неразбериха! Я растерялся и не знал, что делать. Мой попутчик по вагону посоветовал сдать чемодан и налегке ехать искать жильё по тому адресу, который у меня был. Я так и сделал и отправился в Сокольники, где жила женщина, обещавшая отцу приютить меня. Дом стоял в глубине двора. Это был старый двухэтажный дом с запахом керосинок, со скрипучими лестницами на второй этаж, с палисадником под окнами, с бесчисленными жильцами, то дружившими, то враждовавшими между собой
Кругом стояли такие же дома и много тополей. Сейчас на этом месте высятся многоэтажные громады улицы Гастелло, а старых Сокольников почти не осталось. Тогда же, в послевоенном 1946-м, с трудом найдя и дом и комнату, где жила Клавдия Тимофеевна, старая работница шоколадной фабрики, я ей представился и получил разрешение проживать на диване, который стоял в углу маленькой комнаты с одним окном. Я был так потрясён приездом в Москву и так устал, что как только понял,
Утром поехал посмотреть столицу и, как каждый приезжий, и первым делом захотел увидеть Красную площадь. Выехав со станции «Сокольники», рассудил, что станция «Красные ворота» и есть ближайшая от Красной площади. Выйдя и убедившись в неправильности своего заключения, снова спустился в метро и, расспрашивая москвичей, поехал к Красной площади. Бродил я по Москве целый день без устали, стараясь увидеть побольше, насладиться удивительным ощущением сбывшихся желаний. Я хотел быть н Москве и вот хожу по её улицам. Ну разве это не чудо, не сказка наяву, не исполнение моей мечты?
Как потом я увидел, до исполнения мечты было так далеко и такой предстоял тернистый путь, что если бы знал про все предстоящие мне мытарства, то походил бы по Москве и поехал бы обратно в Омск. Но, к счастью, я этого не знал, был полон надежд, был счастлив одним ощущением того, что я в столице.
Надышавшись Москвой, находившись, насмотревшись, вернулся вечером не поздно, ибо хозяйка предупредила меня, что за поздние возвращения выгонит меня с дивана.
На следующий день отправился искать студию Дикого. Дело в том, что ещё в Омске кто-то мне сказал, будто в Москве существует театральная студия, которой руководит Алексей Денисович Дикий.
А. Д. Дикий работал во время войны в Театре Вахтангова и был какое-то время вместе с театром в Омске. Этот огромного темперамента и необычайной проникновенности актёр, крупнейший и своеобразный художник оставил глубокий след в советском искусстве. Я много слышал от наших актёров о его омском периоде.
Вообще в те два года пребывания в Омске Театр Вахтангова играл важнейшую роль в духовной жизни города. Долю ещё после возвращения театра в Москву в Омске говорили о красочно романтичном «Сирано де Бержераке» и об изумительном Сирано — Рубене Николаевиче Симонове, о постановщике этого спектакля -неистощимом фантазёре Николае Павловиче Охлопкове, об очаровательной и ни на кого не похожей Роксане — Цецилии Львовне Мансуровой. Вспоминали о дерзком Олеко Дундиче в огневом исполнении того же Р. Н. Симонова и о постановщике спектакля «Олеко Дундич» — противоречивом и в то же время железно последовательном в творчестве Алексее Денисовиче Диком, об исполнении им же в спектакле «Фронт» роли генерала Горлова. Роли вошедшей в золотой фонд актёрских достижений русского театра! Восторженно говорили о постановке «Фронта», этого, может быть лучшего спектакля Рубена Николаевича Симонова. Вспоминали об удивительно красивом, находящемся в расцвете сил и имевшем бешеную славу, которая, кстати сказать, не испортила этого доброго и прекрасного человека, — об Андрее Львовиче Абрикосове, о редкой по правдивости и простоте актёрских путей Елизавете Георгиевне Алексеевой и о многих других вахтанговцах. Букет актёрских талантов был так прекрасен, богат такими неожиданными сочетаниями цветов и оттенков, что не мудрено было потом в рассказах чуточку и прибавить, чем-то особенно удивить доверчивых слушателей. Вероятно, вот так, упиваясь частыми воспоминаниями омских актёров о чудо-вахтанговцах, я и услышал и запомнил рассказ о студии Дикого.
Но в какое бы справочное бюро я ни обращался, я неизменно слышал, что такая студия у них не значится. Впоследствии узнал, что такая студия у А. Д. Дикого была, но была-то она до войны.
В конце концов я убедился, что студии Дикого нет. Но куда идти? Поскольку последнее справочное бюро на моём пути оказалось неподалёку от Малого театра, я направился туда, нашёл Театральное училище имени М. С. Щепкина, узнал, что документы ещё принимают, подал их и стал готовиться к первому туру экзаменов.