Рабыня страсти
Шрифт:
— О-о-о-о, Господи! — стонала она. — О-о-о, мой господин! 0 — о-о-ох!
Как же истосковалась она по нему за все эти долгие недели на корабле! И этот голод вкупе со всем прочим вызвал к жизни это неземное блаженство…
— Пожалуйста! — молила она. — Пожалуйста!!!
Зейнаб опоясала его ногами — и он проник в ее тело еще глубже, еще…
— О Аллах! О Аллах! — стонал Карим, теряя голову…Как обходился он без нее все это время? И как будет жить, расставшись с нею, своими руками отдав ее другому? ..Он проникал в нее все глубже и глубже. Они были единым существом,
…Вместе они достигли вершин райского блаженства и, задыхающиеся, жаждали повторить путь еще и еще раз… Не выпуская ее из жадных объятий, он принялся покрывать ее лицо благодарными поцелуями. Оба они трепетали от желания.
— Ты удивительна! — наконец выговорил он. — Ты рождена, чтобы любить и быть любимой, Зейнаб, цветочек мой…
Он все еще был в ее теле, она ощущала внутри сладкую дрожь.
— Мне нельзя любить тебя, ведь так? — тихо спросила она.
Волосы на его груди щекотали ее чувствительные соски.
— Нет, — с грустью отвечал он. — Нельзя. Ты не должна…
— А ты.., мог бы полюбить меня? — она напряженно вглядывалась в его лицо.
— Кто из мужчин, обладающих силой и здоровьем, а также зрением и рассудком, смог бы устоять? — прошептал он, умело уходя от прямого ответа, силясь, чтобы ни единый мускул на его лице не дрогнул, а глаза оставались бесстрастными. Мог ли он полюбить ее! Да он никогда не полюбит ни одну другую женщину в мире! Объятие из страстного сделалось вдруг бесконечно нежным, желание мгновенно ушло. Он выскользнул из нее и ласково уложил девушку на подушки.
— Я разбудил тебя… — с улыбкой извинился он.
— Но я ничуть не огорчена, мой господин, — ответила она и, опрокинув его на спину, нежно поцеловала в губы…Она не помнила, чтобы когда-нибудь возносила молитвы Небу, даже в детстве, но сейчас она молилась. Она молила Небеса послать смерть калифу Абд-аль-Рахману, сделать хоть что-нибудь, чтобы ей не пришлось отправиться к нему… Тогда она могла бы остаться с Каримом навеки. Лучше она будет последней рабыней в его доме, чем любимицей великого князя… О, если бы только это было возможно…
…Голова его лежала у нее на груди. Она поглаживала его темные волосы. Он любит ее. Она это чувствует, пусть даже он ни разу не обмолвился об этом… И она все понимает. Он — человек чести. Впрочем, как и она сама… И она не допустит, чтобы бремя ее любви тяготило его душу — что ж, если нет выбора, то она бестрепетно уедет к калифу. Карим сможет гордиться ею. Она прибавит славы имени Карима-аль-Малики, великого Учителя Страсти! И пусть сердце ее будет разбито. А именно так оно и будет…
***
Сколько всего предстояло еще постичь Зейнаб!.. Прежде она не вполне понимала, что имел в виду Карим, когда говорил, что сделает из нее самую искусную Рабыню Страсти… Раньше она считала, что вполне довольно красоты и искусной игры на любовном ложе, но это оказалось совсем не так. Мужчины, как выяснилось, любят интересных женщин. Карим рассказал ей, что есть даже специальные школы в городах Мекка и Медина, где образовывают женщин в области изящных искусств.
…Уроки, уроки, уроки… Дни ее были заполнены до отказа. Прежде, дома, ее наставляли лишь в хозяйственных делах, да и то спустя рукава: ведь она должна была стать монашкой, а вовсе не хозяйкой дома.
Маленькая старушка каждый день приходила и давала Зейнаб уроки каллиграфии. Сперва Зейнаб отчаивалась — казалось, никогда не удастся ей совладать с бамбуковым стилосом… Но умение постепенно пришло. В один прекрасный день неуклюжие, словно курица лапой нацарапала, штрихи, словно по мановению волшебной палочки, превратились, к восторгу девушки, в изысканную вязь. В совершенстве овладев округлым арабским курсивом, Зейнаб принялась за куфические письмена… Одновременно девушка училась читать. А потом наставница начала учить ее искусству сочинять стихи…
Сам Карим преподавал ей историю Аль-Андалус и других известных ему стран, а также и географию. Престарелый евнух был приглашен в качестве учителя музыки, к чему у девушки обнаружился удивительный талант. Зейнаб обладала от природы редчайшим голосом и слухом и вскоре научилась аккомпанировать себе на трех инструментах: на ребенке, звуки из которого извлекались при помощи смычка, изогнутого в форме лука, на лютне, и, наконец, на кануне — струнном щипковом инструменте.
Еще один старый евнух учил девушку логике и философии. Третий наставлял ее в математике, астрономии и астрологии. Еще одна, неопределенного возраста женщина, читала Зейнаб целые лекции об ароматах, благовониях и о том, как ими правильно пользоваться. Потом она научила девушку подкрашивать лицо и искусно выбирать одежды к особым случаям — это оказалось целым искусством! А строгий молодой имам с фанатичным огнем в очах просвещал девушку в вопросах восточной религии — ислама.
— Тебе не обязательно менять веру, — предупредил ее Карим, — но тебе было бы много проще, если бы ты на это решилась или, подобно многим, сделала бы вид…
— У меня вообще нет веры… — тихо промолвила Зейнаб.
— Как? Разве ты не христианка? — Еще раз девушка изумила его.
Она с минуту поразмыслила, а затем сказала:
— Я знаю, что младенцем была крещена, но священник из Бен Мак-Дун умер, когда я была еще очень мала. Порой в замок забредал священник или монах, ища приюта, и просвещал нас… У Мак-Фергюсов был, правда, священник — я видела, как он колдовал над брачным контрактом моей сестры и венчал молодых… Но в Бен Мак-Дун мы годами не совершали Таинства Причащения — и не думаю, чтобы это нам сильно навредило. А вы верите в Единого Господа?
— Да, — отвечал Карим. Девушка пожала плечами:
— Я с радостью изучу ислам. Ведь узнавать новое вовсе не вредно, мой господин.
— А потом.., ты переменить веру?
— Я буду внимательно слушать, — серьезно ответила девушка. — И хорошенько разберусь в новом вероучении. Но то, что таится в глубине моего сердца, — только мое, господин мой. Те начатки христианства, что я впитала ребенком, — это ведь все, что осталось от меня прежней… И я не хочу изменять этому теперь, мой господин, и, думаю, не захочу никогда.