Рабыня страсти
Шрифт:
Он перевернул девушку на спину и, налив еще немного розовой жидкости себе на ладонь, принялся нежно массировать ее грудь и живот.
— Тебе приятно?
— М-м-м-м-м-м, я чувствую покалывание и тепло, мой господин…
— Во всем теле? — шепнул он, поглаживая ее стройные ножки.
— Да, во всем теле! — согласилась она, слегка поеживаясь, — прикосновения его рук отчего-то стали невыносимо сладкими.
— Перевернись на животик. Так. А теперь подожми ножки. Хорошо. Выгни спинку. Глубже, Зейнаб! Плечи должны быть как можно ниже. Голову положи на сложенные руки. Великолепно! Вот в таком положении
Он окунул инструмент в кувшинчик со смазкой, и, встав на колени, приготовился его ввести.
— Не пугайся. Ощущения будут совершенно другими. Если станет неудобно, просто выгнись сильнее.
Он решительно раздвинул двумя пальцами дивно очерченные ягодицы, обнажив маленькую розовую розеточку. Головкой дилдо осторожно надавил — и почувствовал, как поддается нежная плоть его усилию. Головка слегка углубилась в напряженное тело девушки.
Зейнаб ахнула. Нет, дело было не в боли. Какое же неприятное ощущение — просто на редкость! Так она ему и сказала, как всегда, напрямик:
— Зачем ты делаешь это со мною, господин мой? Это.., это же неестественно!
— Для некоторых, сокровище мое, но не для всех, — сказал он. — Рабыня Страсти должна уметь доставить господину все возможные наслаждения. Ты уже научилась принимать мужскую плоть в два из трех отверстий твоего тела. В гареме для тебя не должно быть ни сюрпризов, ни откровений. Ты должна стать совершенством во всем, Зейнаб! — Он ввел дилдо еще глубже, но тут девушка попыталась вырваться, и Кариму пришлось одной рукой крепко схватить ее за шею.
— Послушание во всем! — сурово напомнил он.
— Отвратительно! — закричала она. — Омерзительно! Железная ладонь давила на ее шею, а дилдо вошел в нее уже на всю глубину. Тогда Карим наполовину извлек его, но лишь затем, чтобы втолкнуть снова. Он начал двигать игрушкой в резком отчетливом ритме…
Бороться с ним было девушке не под силу. Ей омерзительно было то, что делает он с нею, и вдруг, к величайшему своему ужасу, она почувствовала, как истома наслаждения постепенно охватывает ее напряженное тело. Теперь она сама делала задом встречные движения…
— Ненавижу тебя за это! — воскликнула она, но тело ее уже извивалось в пароксизме страсти несмотря на то, что Карим уже извлек игрушку…
— Сам я не люблю подобных забав, — сказал он равнодушно. — Но ты не должна забывать, что я тренирую тебя для калифа, а не для себя. А, как мне известно, Абд-аль-Рахман время от времени предается таким утехам. И когда он пожелает тебя так, ты должна быть готова его удовлетворить. Дважды в неделю твое тело будет принимать дилдо таким манером, чтобы вполне приготовиться.
Зейнаб не отвечала. Перевернув девушку на спину, Карим увидел, что щеки ее мокры от слез — а ведь она не издала ни стона! Он принялся нежно сцеловывать каждую слезинку, затем ласково заключил ее в объятия. И она не вынесла…
— Как это ужасно! — зарыдала она. Гнев охватил ее, она закричала:
— Ненавижу тебя! — и принялась изо всех сил молотить кулачками по его груди:
— Ты сделал мне больно!
— С каждым разом боль будет все слабее, — он обхватил ее запястья, лишив возможности драться. — А со временем тело твое настолько расслабится,
Его могучее тело придавило девушку к матрацу, он искал ртом ее губы, лишая дыхания, возбуждая еще пущую злость…
— Больно — не больно, наплевать! Не в этом дело?
Это омерзительно! — завизжала она, оскалив в гневе острые зубки, И он потерял контроль над собой… Впился в этот оскаленный рот жгучим поцелуем. Будь она проклята! Будь проклята! Такой потрясающей женщины во всем свете не сыщешь — и он любит ее! Но не должен… Не смеет… Не имеет права!
Зейнаб почувствовала, что его напряженный член уперся ей в бедро. Поцелуй становился все нежнее, и злость сама собою улеглась. О, почему она так любит Карима-аль-Ма-лику? Он же всего-навсего холодный, жестокий и бесчувственный дрессировщик, обучающий ее, словно какое-нибудь животное, удовлетворять чувственный аппетит великого владыки! ..Она прерывисто вздохнула, отвечая на его поцелуи…Все равно! Если Судьба подарила ей столь краткое счастье — что ж, она своего не упустит, она вцепится в него со всею силой! Какая разница? Такого никогда не было у Сорчи Мак-Дуфф. А у Груочь и подавно никогда не будет!..
Руки Зейнаб обхватили любимого, прижимая его все крепче… Губы ее раскрылись ему навстречу, язык жадно искал встречи… Ладони ее ласкали тело Карима, пальцы запутались в мягких его волосах, пробегали по мускулистой спине, разжигая страсть в его чреслах… Горло все напряглось в безмолвном крике, когда он стал покрывать ее благоухающую шею горячими поцелуями. Склонившись над нею, он принялся играть с ее грудями, покуда они не отяжелели от желания, а соски не превратились в твердые розовые ягодки, словно молящие о поцелуях… Повинуясь их безмолвному, но страстному призыву, губы его сомкнулись вокруг одного соска, затем скользнули к другому. Ласки его жадного языка пробудили потаенную жемчужину страсти меж ее бедер. Зейнаб застонала, когда плоть его жадно скользнула в ее изнывающее от любовной истомы тело.
— Нетерпелива, как всегда! — все же поддразнил он ее. г — Ты лишь пробудил мой аппетит. — Ноготки ее скользнули по спине возлюбленного, заставив его содрогнуться всем телом. — Теперь ты прочно сидишь в седле, мой господин, — посмотрим,«как удастся тебе скачка. Сладишь ли ты со мною, как с тем арабским скакуном, которого ты привез с горных лугов!
Он крепко обхватил ее ногами. Поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее плоть его вонзалась в ее распаленные недра. Он не знал жалости. Один взрыв, затем другой, третий… Теперь ногти ее беспощадно вонзались в его тело, вся она содрогалась, прильнув к нему, пока, наконец, обоих не сотрясла сладкая судорога… Опрокинувшись на ложе, он заключил ее в объятия.
— Если бы ты принадлежала мне, Зейнаб, я никогда не допустил бы, чтобы ты была несчастна, — нежно произнес он. Большего он не смел ей поведать…
— Если бы я принадлежала тебе, господин мой Карим, я никогда не была бы несчастна! — эхом откликнулась девушка. И она не смела открыть ему большего…
Но он все понял, как и она, и боль становилась невыносимой…
— Я человек чести, мое сокровище. Весною я отвезу тебя к калифу Кордовы.
— И для меня честь превыше всего, господин мой Карим. Я покорно отправлюсь туда — и принесу славу тебе и Доналу Раю…