Ради красоты

Русская Наталья

– Я тебе помогу, – произнёс он как можно мягче, не зная, как Яня отреагирует на намёк о физическом недостатке.

Они расставили картины на полу, прислонив их к стене. Янита отошла на пару шагов и замерла. Миша в недоумении смотрел на девушку, казалось, она не дышала. Через минуту Яня пришла в себя, наобум схватила одну из картин, переставила ее, скривилась, повернула другой холст к стене. И так раз за разом. В каждый такой подход Миша содрогался, что дееспособные руки не удержат полотно, оно выскользнет и с громким хлопком опрокинется на пол.

Он уже пожалел о том, что попросил девушку об одолжении. В конце концов, не выдержал.

– Всё хватит, остальное сделают другие кураторы! – склонился над полотнами, словно защищая, готовый в любой момент накинуться на обидчика.

Но Яня не обращала на него внимания, она переставляла картины, точно фигуры на шахматном столе, играла в только ей одной известную партию. И картины поддавались ей, прочно занимали новую позицию, изливались, сначала едва ощутимо, затем восходящим потоком. Миша подмечал внутри себя нечто, что было сильнее его воли, точнее, он не видел, а чувствовал, как убедительно заиграли цвета и смыслы.

– Как-то так, – произнесла девушка и склонила голову набок, – конечно, неидеальное исполнение. Но вы должны понимать, это не моя вина. Мы же оперируем готовым материалом, насколько было бы лучше, если бы мы умели сами воссоздавать сюжеты. Тогда бы отразили и передали, как следует. Но это такой долгий путь. Мастерством овладеешь только после того, как насытишься всеми цветами и образами. – Она потрепала волосы и грустно улыбнулась. – Остаётся только работать и ждать.

Миша молчал, поглощённый переливами ощущений. Образы притягивали, в них было столько сияющего тепла, что закружилась голова, он покачнулся.

Яня искренне удивилась:

– Не думала, что вы такой чувствительный. Когда-нибудь я покажу вам свою главную работу, и тогда вы точно потеряете сознание.

– Что это за работа?

– Это картина, которую я ещё не написала, она пока складывается внутри.

– Отчего потеряю сознание? – спросил Миша, как будто только сейчас услышал, что она сказала.

– От красоты.

– Такого не бывает.

– Неужели? – театрально нахмурила брови, – а я вот теряла.

Она открыто и внимательно смотрела на Узина, готовая поделиться всем тем, что копилось в ней столько времени. Наконец-то, жизнь стала наполненной и горячей.

– Но ты говорила, что у тебя какая-то болезнь.

– Не болезнь, а синдром.

– Он позволяет рисовать картины иначе?

Янита подняла голову, в десятки маленьких окон возле потолка пробивалась ночь. Как же хотелось рассказать ему всё, ведь он первый, кто спрашивал её об этом. Однако она боялась показаться неуместной, поэтому тихо произнесла:

– Скорее чувствовать. Мне пора домой.

И так внезапно сорвалась с места, что Миша испугался.

– Подожди! – окликнул он её, сам не понимая зачем. Он испытывал к ней сейчас такую благодарность, что ему хотелось сделать или сказать что-нибудь доброе. – Можешь обращаться ко мне на «ты».

Она улыбнулась и, что было силы кивнула головой.

Когда за Янитой захлопнулась дверь, Миша снова осмелился взглянуть на полотна, теперь уже готовый к предстоящему великолепию. И вновь задребезжало сияние, откуда-то явились тёплые воспоминания, ласковый шёпот молодой ещё жены. Невольно на глазах выступили слёзы.

Вернувшись этой ночью домой, впервые за долгие годы Узин с вниманием слушал истории супруги, а ночью даже обнял её.

Янита же этой ночью была наказана, что не пришла домой к ужину, поэтому спала одна, зато в своей мастерской среди любимых картин и красок.

*

Таким ранним утром, которое правильнее будет назвать ночью, Миша позвонил Алексею и попросил срочно прийти в галерею, не потрудившись объяснить, для чего тот ему понадобился. Алекс хоть и ругнулся про себя несколько раз, но ослушаться не посмел.

Перед входом в галерею Мартыновский по обычаю остановился, чтобы разглядеть припаркованные машины, в основном красные и белые, но и чёрные тоже порой прихватывал. Прохожие Тверского района, как всегда, были одеты со вкусом, в основном в кожу и перчатки, но иногда в меха и варежки.

Двойной подбородок разгладился, взгляд взлетел и впился в чёрную мраморную табличку. Памятный квадрат сообщал, что галерея принадлежит Михаилу Узину и называется непонятно, но лаконично «УЕТ».

Мартыновский заулыбался, закивал, затем скруглился и ещё раз оглядел спешащие по делам кожу и перчатки.

Как прекрасно одеты! – повторно отметил он и, с сожалением посмотрев на свои старые ботинки, наконец, открыл дверь.

Ему навстречу вылетел Миша.

– Уже битый час здесь ошиваешься! Чего не заходишь? – Мишу трясло от нетерпения. Быстрее раздевайся и смотри, – тараторил Узин, указывая на расставленные с вечера картины. – Да подойди ты поближе!

Сам же приближаться не стал, нужно было сохранить сознание в целостности.

– Боже, – спустя несколько минут произнёс куратор, – картины словно слились в одно целое, в одну фигуру.

– Да-да. Они заставляют погрузиться в себя. Что чувствуешь? – поспешил уточнить Узин, ломая руки.

– Что скучаю по дому, – смущённо ответил куратор. – Как ты этого добился?

– Лучше не спрашивай. Что-то странное происходило вчера, – произнёс Миша, снова погружаясь в одному ему известные мысли.

До самого открытия Алекс развешивал картины, точно следуя тому порядку, который выстроила Янита. Миша нервно ходил по залу, предчувствуя, что сегодня гости будут ещё дольше толпиться перед экспонатами и упоённо вбирать богатство образов. Поражённым журналистам не удастся быть красноречивыми, их хватит лишь на то, чтобы оставить в блокнотах заметки с лестными отзывами. А дальше по нарастающей: всемирная известность, заинтригованные коллекционеры, деньги, деньги, деньги. Единственное, чего никак не мог постичь Миша, – как в несуразной провинциалке появился дар видеть другую сторону – душу полотен.

Конец ознакомительного фрагмента.