Ради любви
Шрифт:
— Джиллиан… Ты уверена, что все в порядке? — тихо спросил он.
— Конечно, — через силу улыбнулась Джиллиан.
— Если что не так, лучше скажи мне.
— Что ты, все в полном порядке.
— Ты понимаешь, о чем я спрашиваю, Джиллиан?..
— Но я же сказала…
— Я прекрасно слышал, что ты сказала, — Кристофер смотрел ей прямо в глаза. У Джиллиан заныло сердце, переполненное нежностью и благодарностью, и на глаза навернулись слезы, когда Кристофер с неподдельной искренностью прошептал:
— Ты же знаешь, что я твой друг?
— Да, знаю, — ответила растроганная
— Ты доверяешь мне? Джиллиан кивнула.
— Тогда обещай, что скажешь мне, если что-то будет не так.
Джиллиан заколебалась. Она и так взвалила на него более чем достаточно забот.
— Джиллиан, обещай мне.
— Хорошо, обещаю.
Дождавшись, когда за Кристофером закрылась дверь, Джиллиан вернулась в каюту Дерека. Постель по-прежнему была пуста, и непонятное беспокойство никуда не исчезло.
Поддавшись порыву, Джиллиан схватила плащ, накинула на плечи и снова вышла в коридор.
Дерек шагал по слабо освещенной лунным светом палубе и размышлял под аккомпанемент свистящего ветра. Он глубоко вдыхал морской воздух. Ночной холод его мало беспокоил. Он внимательно осматривал устремленные в небо мачты, реи с гудящими под напором ветра парусами.
Если ветер, сохранится, есть смысл завтра утром добавить еще парусов,
Дерек нахмурился. Часто говаривали, что капитан, прежде всего, оценивается по умению точно определить направление и силу ветра и знанию всех недостатков судна и команды. Если это соответствует истине, тогда он, Дерек, просто бесценен! Потому что во всех ухищрениях ветра для него не было никаких тайн. Так же как не было никаких тайн и в том, что касалось сильных и слабых сторон его судна. Он назубок знал каждый дюйм «Воина зари», и среди его людей не было ни одного, кто бы не был до конца предан ему. Он, конечно, прекрасно понимал, что именно это плавание по многим причинам и будет самой надежной проверкой его как капитана.
Дерек глубоко вздохнул и, отвлекшись на миг от своих мыслей, провел рукой по волосам. Насупив свои густые темные брови, устремив глаза в темноту за бортом, Дерек еще раз перебрал в уме все, что на данный момент его беспокоило.
Первое: состояние судна. Необходимый ремонт сделан, и заплаты на обшивке и парусах держатся крепко.
Второе: положение дел с живым товаром. Каттер взял все в свои руки, и дела внизу поправились. За последнюю неделю никто не умер, и это принесло ему определенное утешение, особенно при воспоминании о том, сколько уже было переправлено за борт.
Третье: запасы продовольствия для ссыльных. Если быть очень бережливыми, то еды должно хватить до конца плавания, правда, паек придется уменьшить.
Четвертое: погода. После первых тяжелейших недель плавания им, наконец, сопутствует удача. Погода стрит на редкость благоприятная. Они наверстали упущенное время и вскоре войдут в теплые воды. Если ветер сохранится, то через неделю они пришвартуются у берегов Ямайки. Да, еще неделя — и Ямайка…
В памяти всплыли прозрачное до бездонности голубое небо, сверкающий солнечный свет, неправдоподобно яркие тропические цветы. Подумать только, он когда-то
Дерек рассмеялся коротким безрадостным смехом. Каким же юным и глупым он был, если сумел разглядеть лишь его потрясающую красоту. Он ничего не знал о том, что остров кормил жестокое развратное общество, которое существовало исключительно за счет разведения сахарного тростника. Торговля сахаром приносила несметные богатства землевладельцам, обогащала приезжих искателей легкой наживы, а самое главное, приносила постоянный доход метрополии. Ему тогда просто не было никакого дела до всего этого. Как и до того, что общество это, в сущности, было таким подлым и алчным, что развращало все, к чему прикасалось, — души, мысли, поступки и жизни. И он тогда не понимал, что в этом раю, правда и закон всегда на стороне тех, у кого власть и деньги.
Его тогда не волновало, что богатства острова нещадно разорялись, что прибыль прямо зависела от труда связанных колониальным контрактом работников и рабов. Они круглый год с утра до ночи гнули спину на плантациях сахарного тростника и нередко там и умирали. Он был настолько наивен, что искренне изумился, когда обнаружил, что на острове вообще не выращивают ничего, кроме тростника. Лишь рабы засевали крохотные клочки земли, чтобы не умереть с голоду. Практически все продовольствие завозилось из американских колоний и Великобритании.
Он отмахнулся тогда и от веры, которую исповедовали рабы, — ото всех этих оби, идолов и заклятий. Он открыто насмехался над могучими силами, которыми, по поверью, обладали куриные косточки, перья, зубы и земля с могильного холмика.
И он совсем не задумывался о тяжком положении тех, кто работал на этих плантациях закованным в цепи, пока в один несчастный день не стал одним из них.
Дерек закрыл глаза, не в силах вынести вернувшуюся муку воспоминаний. Он проклял цепи, что сковывали его, а заодно собственную глупость, по милости которой получил эти оковы.
И он проклял Эммалину…
Эммалину, которая ждала его, когда он вышел из тюрьмы, став на пять лет старше и мудрее.
Эммалину, которая, шутя, нарушила данное другому слово, чтобы снова быть с ним.
Эммалину, которая говорила, что по-прежнему любит его.
Эммалину, которая никогда не понимала смысла слова «любовь».
Эммалину, которая поклялась, глядя ему в лицо своими изумрудными глазами, что заставит его вернуться. Эммалину, чье лицо всегда заслоняло лица всех женщин, которых он держал в своих объятиях.
За одним исключением.
Решительно выбросив из головы все мысли об Эммалине, Дерек заставил себя вернуться к двум последним пунктам своего списка наиболее важных проблем.
Итак, самое неприятное — Джон Барретт. Удивительно, но с тех пор, как Барретт был заключен в карцер, Каттер почти ничего о нем не докладывал. Барретт после своего первого гневного протеста ежедневно исправно делал все, что ему поручалось. И пока Барретт находился за пределами карцера, Уилл Свифт держался от него как можно дальше. Охранник по-прежнему испытывал непреодолимый страх перед суперкарго.