Ради острых ощущений

Фрэнсис Дик

Я не спеша прошел вдоль рядов букмекеров, изучая предлагаемые ставки. Спаркинг Плаг не был фаворитом из-за своего поражения на прошлых скачках, но никто не решался предложить больше, чем пять к одному. По этой расценке я поставил сорок фунтов – все полученное у Инскипа жалованье – на своего бывшего подопечного, выбрав для этой цели веселого, процветающего вида букмекера в последнем ряду.

Слоняясь в пределах слышимости от киоска мистера Биммо Богнора, я слышал, как он предлагает нескольким клиентам семь к одному против Спаркинг Плага, и увидел, как он загребает их денежки в полной уверенности, что расплачиваться ему не придется.

С

довольной улыбкой я забрался на самую верхнюю трибуну и с наслаждением пронаблюдал, как Спаркинг Плаг не оставил даже мокрого места от своих соперников, блестяще преодолев все барьеры и на двадцать корпусов опередив всех на финише, причем проделав это с оскорбительной для остальных участников легкостью. Жаль, подумал я, что мне не удастся услышать мнение мистера Богнора о результате заезда.

Мой веселый букмекер без лишних слов вручил мне двести сорок Фунтов пятерками. Чтобы избежать встречи с черноусым и его возможной местью, я удалился на дешевые места в центре ипподрома и провел там двадцать томительных минут, после чего вернулся через порота для лошадей, когда участники последнего заезда выстроились ма старте, и проскользнул на трибуну для конюхов.

Старший конюх Хамбера стоял почти на самом верху трибуны. Я грубо протиснулся мимо него, сильно споткнувшись о его ноги.

– У тебя что, глаз нет? – сердито проворчал он, обратив на меня злобный взгляд.

– Прости, приятель. Мозоли замучили?

– Не твое собачье дело, – сказал он угрюмо. Теперь уж он меня не забудет, подумал я.

– Ты не знаешь, кто здесь старший конюх Мартина Дейвиса? – спросил я, грызя ноготь.

– Вон тот тип в красном шарфе. А тебе зачем?

– Ищу работу, – объяснил я и двинулся в указанном направлении, не дав ему времени открыть рот.

В сегодняшних скачках участвовала одна лошадь из конюшни Дейвиса. Я тихо спросил у человека в красном шарфе, привезли ли они двух лошадей, он покачал головой и ответил «нет».

Краем глаза я успел заметить, что этот отрицательный ответ не укрылся от внимания хамберовского старшего конюха. По моим расчетам, он должен был решить, что я спрашивал о работе и получил отказ. Удовлетворенный тем, что зерно попало в землю, посмотрел заезд (лошадь Хамбера пришла последней) и потихоньку покинул ипподром, пробравшись через ограду паддока, клубную автостоянку и благополучно избежав встречи с черноусым или мстительным Биммо Богнором.

Воскресенья, проведенного наполовину в мрачном гостиничном номере, наполовину на пустых улицах, оказалось достаточно, чтобы убедить меня в невозможности вынести две недели, слоняясь без дела по Ньюкаслу, да и мысль об одиноком Рождестве в комнате с облезлыми кофейными стенами меня не слишком привлекала. К тому же в моем поясе, где хранились остатки денег Октобера, теперь лежали еще и полученные от букмекера двести фунтов, и ни одна лошадь из конюшни Хамбера не участвовала в скачках раньше Дня подарков. Мне понадобилось не более десяти минут, чтобы решить, чем занять остающееся в моем распоряжении время.

В воскресенье вечером я написал Октоберу отчет о разведывательной службе Биммо Богнора, а в час ночи уже сидел в лондонском экспрессе. Понедельник я потратил на магазины, а к концу следующего дня, в цивилизованной одежде и с парой дорогих горных лыж, расписался в регистрационной книге маленькой комфортабельной гостиницы в заснеженной деревушке в Доломитах.

Эти две

недели в Италии никак не отразились на результатах моей работы для Октобера, но зато они заметно отразились на мне. Это был мой первый настоящий отпуск за все время, прошедшее со дня гибели моих родителей, первый по-настоящему бездумный, бесцельный, эгоистичный отдых за девять лет.

Я почувствовал себя моложе. Стремительные дни на снежных склонах и вечерние танцы с лыжными партнершами счистили с меня многолетний слой ответственности, и я наконец ощутил, что мне двадцать семь лет, а не пятьдесят, и что я молодой человек, а не отец семейства. Процесс освобождения от невыносимого груза, который начался с отъездом из Австралии и подспудно продолжался в те недели, что я провел у Инскипа, внезапно завершился.

Кроме этого, я получил еще и премию в виде девушки-портье в моей гостинице – сияющего создания с приятно округлыми формами, чьи темные глаза загорелись, как только она меня увидела, и которая после чисто символических уговоров стала проводить часть своих ночных дежурств в моей постели. Она называла меня своей рождественской коробкой конфет и утверждала, что я самый удачный и довольный жизнью любовник из всех, с кем она встречалась за много лет, и что ей со мной хорошо. Наверное, она была куда менее разборчива в связях, чем Пэтти, но ее натура была более цельной, поэтому с ней я испытывал не стыд, а упоение.

В день моего отъезда, когда я подарил ей золотой браслет, она поцеловала меня и попросила не приезжать больше, потому что второй раз так же хорошо не бывает. Эта девушка была поистине подарком судьбы для одинокого мужчины!

Я прилетел обратно в Англию рождественским вечером, мое умственное и физическое состояние было лучше, чем когда-либо, и я был готов к самому худшему, чего только можно было ожидать от Хамбера. Что, как выяснилось впоследствии, было очень кстати.

Глава 8

В День подарков в Стаффорде одна из лошадей в первом, аукционном, заезде, шедшая четвертой после последнего барьера, сбросила жокея, сломала ограждение и помчалась по заросшему травой центру круга.

Конюх, стоявший рядом со мной на продуваемых сквозняком ступеньках за весовой, с проклятиями ринулся ловить ее. Но лошадь, как обезумевшая, носилась по всему ипподрому, и конюху, тренеру и десяти добровольным помощникам понадобилось четверть часа, чтобы остановить ее. Я наблюдал, как они с встревоженными лицами вывели опозорившееся животное с круга и провели мимо меня в конюшню ипподрома. Несчастное создание побелело, покрылось потом и было явно не в себе: его ноздри и морда были в пене, тело дрожало, уши прижались к голове, и он, похоже, способен был лягнуть любого, кто подошел бы поближе.

Его имя, как я выяснил из программы скачек, было Супермен. Он не входил в число одиннадцати лошадей, которыми я занимался, но его разгоряченный вид и безумное поведение в сочетании с фактом, что неприятность произошла на аукционных скачках в Стаффорде, говорили о том, что это двенадцатый случай в серии. Но двенадцатый раз оказался неудачным. Беккет был прав – эффект этого допинга трудно было спутать с чем-либо другим. Я никогда раньше не видел лошадь в таком состоянии – описания «возбужденных победителей» в газетных вырезках были очевидным преуменьшением. По-видимому, Супермену либо дали слишком большую дозу, либо он чрезмерно отреагировал на обычную.