Радиоинтервью компании Би-Би-Си
Шрифт:
Но бесценное значение опыт Февраля, всего 17-го года, имеет, конечно, для нашей страны. А о нём - почти не принято думать. Прежде чем горячо спорить о будущем пути России, предлагать проекты, рецепты, - надо бы основательно знать наше прошлое. А наши спорящие, как правило, его не знают, - именно историю нашего последнего столетия от нас скрыли почти до неграмотности - а мы поддались. Советское давление приучило всех уходить вдаль - к эпохе Николая I и назад. А кто официально занимался последним столетием - тот всё искажал.
Февраль - нам надо знать, и остерегаться, потому что повторение Февраля было бы уже непоправимой катастрофой. И важно, чтоб это поняли все, прежде
...Так вот и получилось, что моя историческая работа о Феврале - она в четырёх томах - настолько опоздала, что уже снова стала актуальной.
Вы говорите о бесценности опыта Февраля - но чему же может помочь осознание прошлого опыта в нынешнем положении?
О, осознание очень много значит! Внутренняя победа всегда предшествует внешней. Мы, действительно, не имеем пока физических сил освободиться от плиты, придавившей нас, - но самый драгоценный итог последних 60 лет мировой истории - именно то освобождение от социалистической заразы, которое наш народ прошёл насквозь. Это освобождение - начало мирового освобождения даже тех стран, которым болезнь ещё предстоит.
Да, мы в плену коммунизма, а тем не менее он для нас - мёртвая собака, когда для многих западных слоев ещё живой лев. Это испытание мы перестояли духовно и, надо удивляться, на ногах!
Ну, конечно, теперь одного этого осознания о коммунизме нам уже мало. Хотя сегодня ещё душит всех коммунизм - а мы должны думать об опасностях будущего перехода. При следующем историческом переходе нам грозит новое испытание - и вот к нему мы совсем не готовы. Это - совсем новые для нас виды опасностей, и, чтобы против них устоять, надо, по крайней мере, хорошо знать наш прежний русский опыт.
Может быть, сейчас мой голос дойдёт до тех, кто имеет доступ, возможность и время заняться изучением нашей истории XX века. Мне удаётся сейчас наладить издание научной серии книг - Исследования Новейшей Русской Истории - ИНРИ. В ней разные авторы, старые и молодые, пытаются разыскать, очистить, восстановить уворованную, подавленную, искажённую истину. Я надеюсь, что и в СССР найдутся авторы, которые захотят принять участие в этой серии. Я даже уверен, что все главные мысли должны родиться именно в России, несмотря на ужасные притеснения.
Это, скажем, историческое наследие, а как, по-вашему, обстоят дела с художественной литературой в России?
Русская литература всего больше меня поразила и порадовала именно в эти годы, когда я выслан. И не в свободной эмиграции она имела успех, не в раздольи так называемого са-мо-вы-ра-жения, - а у нас на родине, под мозжащим прессом. И создался этот успех даже именно на главном стержне русской литературы, который в советской критике полупрезрительно называют "деревенской литературой", - а на самом деле это труднейшее направление работы наших классиков. Так вот оно в последние годы имело замечательные результаты, несмотря на все притеснения. Я рад был бы сейчас назвать - 5, нет, 6 имён, вот я берусь их назвать, и книги каждого, даже и по две книги, и разобрать, что в них так удалось, но отсюда - туда я... не имею права это делать, начнут к этим авторам придираться, что, мол, недаром Солженицын их хвалил. Но я думаю: они сами поймут, что речь идёт о них, и читатели тоже разберутся.
Нам бывает трудно оценить уровень современной нам литературы. А вот: такого уровня во внутреннем изображении крестьянства, кaк крестьянин чувствует окружающую свою землю, природу, свой труд; такой ненадуманной, органической образности, вырастающей из самого народного быта; такого поэтического и щедрого народного языка...
– к такому уровню стремились русские классики, но не достигли никогда: ни Тургенев, ни Некрасов, ни даже Толстой. Потому что - они не были крестьянами. Впервые крестьяне пишут о себе сами. И сейчас читатели могут наслаждаться тончайшими страницами у этих авторов.
Интересно, анекдот. Есть тут, в Америке, такая Ассоциация славистов, изучающая нашу страну. У неё ежегодные конференции, и среди докладчиков выступают многие новые эмигранты, ну кто пошустрей, побыстрей, может пробиться. Вот есть такая Клепикова. И она на этой конференции на вопрос о деревенской литературе авторитетно заявила: "Деревенская литература? Теперь это уже эпигонство, упадок." И американские профессора, съехавшиеся со всей Америки, доверчиво записывают в блокноты: "Деревенская литература находится в упадке." Это сейчас, когда она в расцвете. Вот так объясняют нашу страну некоторые новые эмигранты, так они используют свою свободу.
Может быть, и эти мои слова услышат молодые авторы, кто в будущем подвижут нашу литературу. Я бы хотел им сказать, что не надо гнаться за поверхностной политической сатирой - это самый низший вид литературы. И дело совсем не в формальных поисках, никакого "авангардизма" не существует, это придумка пустых людей. Надо чувствовать родной язык, родную почву, родную историю - и они с избытком дадут материал. А материал подскажет и форму, взаимодействуя с автором.
Ещё один грустный анекдот. Осенью 77-го, во время американской книжной выставки в Москве, американские издатели решили почтить званым обедом главных представителей русской литературы. А звали примерно по такому принципу: кто числится в диссидентах. И вот ирония: на этот обед собственно русская литература, стержневая, - не была позвана. Вот из этих авторов, которых я сейчас мысленно перечислил, - ни один не был позван, их в Америке и не знают. Был обед в честь русской литературы - а ведущих авторов не было.
Я мог бы добавить ещё, по крайней мере, двух первоклассных драматургов, действующих сейчас в Советском Союзе, - но опять не буду, чтоб им не повредить.
Но понимают ли на Западе эту "стержневую литературу", как вы её называете?
Плохо. Официальное представительство советской литературы на Западе никак её не представляет. Или - туполобство, пошлют какого-нибудь литературного вертухая, который Твардовского даже в последний год его жизни поносил "кулацким поэтом" - а теперь перед ним якобы млеет. И американские профессора съезжаются, записывают этого вертухая, какой он им бред тут несёт.
Или - слишком повышенная изворотливость между советским режимом и интеллектуальным Западом, умеют нравиться и тем и другим, - впрочем, оба эти мира атеистические и не так чужды друг другу. Я имею в виду, например, Вознесенского. Радостно даёт себя выставлять, создаёт впечатление литературной свободы в СССР.
Сказал я Вознесенскому когда-то: "нет у вас русской боли". Вот нет так и нет. Не страдает его сердце ни прошлыми бедами России, ни нынешними. Напечатал в Америке стихотворение, посвящённое мясорубке в гайанской коммуне. Одно дело, что их ангелами, конечно, изображает, но, оскорбительно: в этом изуверском саморазложении, гниении, якобы увидел самосожжение старообрядцев, - а? Старообрядцы погибали, чтобы не изменить своей вере, чтоб их пытками не вгоняли в чужую!
– этих марксистов никто не трогал, никуда не вгонял, весь их конфликт с Америкой выдуманный. Вот так он унизил старообрядчество - чтобы держаться в моде, потому что американские газетчики так сравнивают. Деревянное сердце, деревянное ухо.