Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
Шор, не отрицая и не соглашаясь, продолжал покачиваться.
— Чтобы обрести себя? — повторил Ал и провел рукой по бороде. — Чтобы стать свободными, не зависеть ни от кого и даже, я бы сказал, чтобы судить о себе по справедливости.
Шор все так же покачивался, и Ал дал себе волю.
— Это большая тема, я понимаю. И захватывающая, правда? Ощущение свободы, которое приходит к человеку, его любовь — беззаветная любовь — и, может быть, независимость. Неужели их всегда надо подавлять?
Внезапно Шор застыл в качалке, и его взгляд стал таким настороженным, что Ал ощутил себя таким же великаном,
— Одно я могу о вас сказать, Ал, — негромко произнес Шор.
— Что же?
— Преступники вам симпатичны.
— Нет, не то.
— А что?
— Чем вы живете?
— Чем вообще живет человек? — Шор пожал плечами, как будто смутившись. — Теперь никто такого вопроса не задает, вам не кажется? — Он словно бы приготовился уклониться от внезапного вторжения. — Вы читали Старки Кьюница?
— Да, сэр.
— Кьюниц видит меня иначе, чем вы.
— Кьюниц был озадачен, как и я, сэр.
— Кьюниц озадачен? Это невозможно, Ал, — сказал он, чуть улыбнувшись. Но в его взгляде была все та же настороженность, то же удивление, и Ал сбился, а Шор опять начал покачиваться, держа в руке трубку, которую так и не раскурил. И глаза его опять стали непроницаемыми.
— Меня интересуют лица, — сказал Ал. — Жизнь человека запечатлевается на его лице. Я думаю о ваших произведениях и рассматриваю лица на улицах. Ночные лица.
— Ночные лица?
— Да.
— В самом деле?
— Я вглядываюсь в лицо каждого встречного и стараюсь отгадать, к чему эти люди в действительности стремятся. Осталось ли им, к чему стремиться, или они живут, как под опекой суда, и смирились с этим? Сколько бы еще я мог сказать! — Засмеявшись, он посмотрел на свои часы. — Мне хотелось увидеть вас, поговорить с вами, и мне было очень хорошо, а сейчас, боже мой, уже половина второго! Но это ведь не в последний раз, правда, сэр?
— Погодите, Ал, — сказал Шор, медленно поднимаясь и глядя в пол, словно в нерешительности. — Ал, вы… — Он умолк и внимательно посмотрел на Ала. Затем, решившись, твердо взял Ала за локоть. — Перед сном я люблю перекусить, — сказал он. — Поедемте со мной. Я сейчас выведу машину. Это на полпути к вашему дому.
Он дал Алу его пальто и надел свое. Они прошли через прихожую и дальше через весь дом, через большую столовую и маленькую столовую при кухне, через комнаты красивого дома, полного света, и дальше в гараж к машине.
Развернувшись на перекрестке, где Лиза в тот вечер рассталась с Шором, они проехали три квартала и повернули к Джарвису. Машина остановилась перед большим особняком из песчаника — одним из самых старых городских зданий. Все окна были темные. В сыром тумане старинный особняк казался пустым и заброшенным. Шор повел Ала к боковой двери и позвонил. Им открыл пожилой улыбающийся темноволосый толстяк в смокинге.
— А, мистер Шор! — сказал он. — Добрый вечер.
— Добрый вечер, Альфред, — сказал Шор, уже снимая пальто. Улыбающийся швейцар взял пальто у него и у Ала. Шор, придерживая Ала за локоть, повел его вверх по лестнице, устланной ворсистым ковром, затем открыл дверь, и они оказались в небольшом, обшитом дубом зале, где, сияя белизной скатертей, стояло
— Приятное местечко, мистер Шор, — заметил он, когда они сели. — Точно тайное убежище.
К ним подошел метрдотель в смокинге.
— Как поживаете, мистер Шор? — спросил он, словно они были старыми друзьями. Идеальный метрдотель — неторопливый, радушный.
И тут вдруг уютная комната, ворсистый ковер, невозмутимая, кого-то ждущая красавица начали внушать Алу робость.
— Ну-с, Ал, надо обдумать, — сказал Шор, не обращая внимания на меню, которое подал официант. — Пожалуй, я порекомендую паштет из зайчатины с тостами, и мы попросим Эдгара подлить вам в кофе коньяку. А, Эдгар? — Метрдотель, любезно улыбаясь, отошел от них.
— А я и не знал, что в городе есть такие уютные местечки, мистер Шор, — сказал Ал.
— Внизу обычный ресторан. Кажется, он уже закрыт, — сказал Шор неуверенно. Нет, это не клуб. Сюда может приходить кто угодно. Сам он бывает тут уже много лет.
Официант принес тосты и паштет из зайчатины. Необыкновенно вкусный.
— Пить что-нибудь будете, мистер Шор? — спросил официант.
— Да, с паштетом мое «виши», — сказал Шор.
Минеральную воду «виши» с паштетом! Тут Ал вдумался в происходящее, оживился и испытал одно из своих озарений. Он внезапно понял, что и Шору в свою очередь что-то от него нужно.
Шор закурил сигару и принялся расспрашивать Ала. Он задавал вопрос за вопросом: где он родился, кто были его родители, о чем у него дома разговаривали и что он читал в детстве. Затем, видимо, он начал раздумывать над какими-то ответами, как будто хотел точно определить, каков же Ал на самом деле. Умолкнув, он скользнул взглядом по молодой женщине, которая все еще пребывала в великолепном одиночестве, а затем, откинувшись, стал разглядывать колбаску пепла, которой теперь оканчивалась его сигара. Вид у него был несколько озадаченный.
— Молодой человек, который воспринимает все по-своему… Это всегда удивительно, — сказал Шор, словно беседуя сам с собой. Потом пожал плечами. — Не знаю, Ал. Мне нравится этот город. Он меня всегда устраивал. Надежное место. Когда в колледже я начал писать, это никого не заинтересовало. Никого здесь не заинтересовала моя первая книга. И это было прекрасно. У меня было что-то, принадлежащее только мне. Еще один мир — вокруг, вне города. — Он улыбнулся своим воспоминаниям. — Как-то в Нью-Йорке один человек спросил меня: «Там у себя в городишке с кем ты можешь поговорить о своей работе, Юджин?» А я сказал: «Сам с собой, с кем же еще?» И знаете что, Ал? — Тут он иронически усмехнулся по собственному адресу. — Сегодня, когда я вас слушал и разговаривал с вами, меня не оставляло ощущение, которое в этом городе, как мне казалось, возникнуть у меня не могло. Наверно, я уже изголодался по разговору о моей работе.