Радость вдовца
Шрифт:
— Откуда? — не унимался Всеволод. — Ты же свое либидо, должно быть сублимировать привыкла в свои статейки сраные… — развязно засмеялся он, — ну, ладно, мне некогда. Давай короче, что тебе от меня надо.
— Где ты был вчера вечером и ночью? — спокойно повторила я свой вопрос.
— У бабы, — загоготал Всеволод, — ты что, глухая?
— Кто она и где живет?
— Да ты ох….! — рыкнул он.
— Мне нужно подтверждение, — упрямо сказала я.
— Да за те бабки, которые я ей плачу, она тебе что хочешь подтвердит! — опять настроился на скабрезно-веселый лад Всеволод.
— А как же Кристина?
— Что Кристина?
— Она ведь хотела обо всем рассказать Аркадию…
— О чем обо всем? — делая вид, что не понимает, о чем идет речь, произнес Всеволод.
— О вашей с ней связи, — невозмутимо сказала я.
— Нет, ты сегодня или не выспалась, или переспала. Или это взрыв на тебя так повлиял? Мозги сотряс?
В трубке опять раздался наглый Севин смех.
— Грубишь, Сева, — с глухой угрозой произнесла я, — нехорошо! Значит, алиби у тебя нет, — намеренно употребила я этот термин.
Сева, как мне показалось, занервничал.
— Какое еще алиби? Да кто ты такая, чтобы я перед тобой отчитывался?
— Сколько ты, если не секрет, заплатил Трофимчуку?
— Кому-у?! — обалдел Всеволод.
— Трофимчуку Михаилу Семеновичу, — четко повторила я.
— Да ты, мать, рехнулась. Никакого такого Михаила я не знаю, — возмутился Всеволод.
— Так уж и не знаешь! — недоверчиво ухмыльнулась я. — А Кристина мне сказала…
— Не знаю, что сказала тебе Кристина, у которой тоже, кстати, не все дома были, — нагло заявил Сева, — а я тебе говорю, что никакого твоего как его…
— Трофимчук.
— Трофимчука я не знаю и знать не хочу! Чао!
Он бросил трубку. Я не стала ему надоедать, снова набирать номер его телефона, нервничать. Ладно, время покажет, успокоила я себя, нажимая на газ.
Светофор мигнул желтым, брызнул в глаза зеленым. Судя по адресу, Трофимчук жил в Заводском районе, а точнее, на Третьем жилучастке. Я доехала до стадиона «Волга». Потом, добравшись до базарчика, повернула направо. Миновала переезд и углубилась в жилой массив, состоящий сплошь из «хрущевок» и гипсолитовых двух— и трехэтажек барачного типа. Такие домики строились для рабочих в тридцатые-сороковые годы.
Я остановила машину у одного из таких домов. Во дворе стояли покосившиеся сараи, ветхим заборчиком было огорожено несколько отсеков для коз и птицы. Как и огромные клетки для кроликов, они пустовали, видно, их обитатели содержались в зимнее время в сараях. Смеющееся, без пяти минут весеннее солнце весело стаскивало с крыш пласты залежалого снега. На узкой кривой скамейке грели свои мощи две чрезвычайно утепленные старушенции. У одной были бесцветные слезящиеся глаза с белесыми ресницами и большой, весь в красных прожилках, нос. Ее сухое морщинистое лицо лишь на две трети выглядывало из пухового платка.
Другая выглядела не такой древней. В ее карих глазах я прочла живой, даже несколько нескромный интерес: куда это я направляюсь. Но интерес этот был озвучен ветхим созданием в пуховом платке:
— Ты к кому, милая?
Послать бабусю подальше язык не поворачивался, поэтому я остановилась и сказала:
— К Трофимчукам.
— Из органов? — недоверчиво поинтересовалась ее кареглазая подружка.
— Нет, из журналистов.
— А-а, — понятливо протянула старуха в пуховом платке, — горе-то, горе какое!
Она сочувственно закачала головой.
Я вошла в подъезд и, поднявшись на третий этаж, постучала в обитую коричнево-рыжим кожзаменителем дверь. Звонка не было.
Я услышала торопливые шаркающие шаги.
— Кто-о? — опасливо переспросила за дверью женщина.
— Бойкова Ольга, корреспондент еженедельника «Свидетель», — бодро сказала я, — у меня при себе удостоверение.
Дверь приоткрылась. В проеме показалось лицо женщины лет шестидесяти. Я выставила вперед руку с удостоверением.
— А что вам нужно? — голос женщины не стал теплее или доверчивее.
— Поговорить с вами.
— Со мной уже говорили, — был настороженный ответ.
— Милиция?
— Да.
— Мне надо задать вам всего несколько вопросов, — взмолилась я.
Женщина молча распахнула дверь. Только сейчас я смогла разглядеть ее бледное испитое лицо. Невысокий лоб, иссеченный поперечными морщинами, узкие, словно только что открытые после сна глаза, утиный нос и маленький, въедливый, с опущенными углами рот.
Мало того, что черты лица женщины не отличались изяществом и благородством, их застывшую некрасивость усугубляли недоверчивый взгляд, выражение враждебности и тревоги. Жидкие тусклые волосы кое-как собраны на затылке. На женщине был пестрый халат и тапки без задников на босую ногу.
— Извините, — застенчиво проговорила я, — не знаю, как к вам обращаться…
— Мила Степановна, — хмыкнула она.
Ее лицо не оживилось. «Краше в гроб кладут» — это выражение как нельзя больше соответствовало хозяйке.
— Так я пройду?
— Ага, — она кивнула без всякого энтузиазма.
Я протиснулась в маленькую прихожую, загроможденную к тому же какой-то старой рухлядью. Сняла шубу, разулась.
— Проходите, — Мила Степановна сделала приглашающий жест.
Мы прошли с ней в довольно большую, неопрятную комнату, меблировку которой составляли диван, стол, сервант, кресла и стулья поколения семидесятых. Диван был застелен клетчатым серо-голубым пледом. В изголовье лежала подушка с не очень чистой наволочкой.