Радость вдовца
Шрифт:
— Мне все нездоровится, — вздохнула Мила Степановна, — а энти, — кивнула она в сторону окна, — уже вас обо всем расспросили?
Глаза ее сделались злыми и подозрительными. Она тяжело опустилась на стул с обтертым сиденьем. Я села в кресло с деревянными подлокотниками.
— Да, ваши бабушки не промах, — иронично отозвалась я.
— День и ночь судачат, — неодобрительно покосилась на окно Мила Степановна.
Она была удручена и подавлена. Еще бы, сын погиб!
— Мила Степановна, — как можно мягче произнесла я, — вы уже знаете, конечно, при каких обстоятельствах…
— Знаю, — всхлипнула Мила Степановна, — знаю… Только не верю, не могу поверить, что Миша мой уже никогда…
Она протяжно застонала. Потом начала тихо плакать, уставившись в пол. Достала из кармана халата несвежий платок, но слез утирать не стала, а принялась бессмысленно мять его в руке. Я решила, что лучше молчать, кто его знает, какая воспоследует реакция на слова утешения…
— Он ведь больной был, — причитала она, — Мишенька-а-а…
Волна рыданий смыла ее невыразительный тусклый голос.
— То есть…
Я грешным делом подумала, что Михаил Трофимчук страдал умственным или психическим расстройством.
— После этого Афганистана, будь он проклят! Контуженный он был… Раненный вернулся, прооперированный. С тех пор по больницам… Ох, эта война-война, — в отчаянии качала Мила Степановна головой, — что она с людьми делает… Нервный стал, чуть чего — вскакивает, глаза горят, кулаки сжимаются. А че ж удивляться-то, пенсию нищенскую начислили!
Мила Степановна зарыдала с новой силой. Я сидела онемевшая, не зная, как утешить, что сказать этой несчастной женщине. Перед моим внутренним взором нарисовалось в мельчайших подробностях это блеклое существование, полное нужды, унижений и разочарований. Болото, засасывающее таких вот, не умеющих выносить удары судьбы людей. Да что говорить, жизнь и не таких ломает. Ломает, корежит, душит даже самых ярких, сильных, смелых!
— А вы знали, что Михаил шантажировал порядочных людей, требовал с них полмиллиона долларов? — напрямик спросила я, испытав вдруг приступ какого-то чисто животного отвращения и пресытившись этим заупокойным нытьем.
Жестоко? Может быть.
— Порядочных? — с недоверчивой неприязнью переспросила Мила Степановна. — Разве может у порядочных людей иметься такая сумма?
Ах вот оно что, социальная зависть поперла.
— Представьте себе, да, — убежденно сказала я, — я понимаю, конечно, бедность, страдание, обида… Но это не значит…
— Вы меня учить пришли? — ехидно усмехнулась Мила Степановна.
— Нет, что вы, — осеклась я, — извините.
Мила Степановна вздохнула и с равнодушным видом уставилась в окно, задернутое желтоватым тюлем.
— Что вы можете знать, — с презрительным спокойствием сказала она, — о нашей жизни? Вы, наверное, неплохие деньги получаете, вон, в шубе…
Такой бесцеремонности и откровенной зависти я от убитой горем женщины не ожидала.
— Мила Степановна, — подавив в себе раздражение, вежливым тоном произнесла я, — давайте не будем обсуждать, кто как живет, хорошо?
— Хорошо, — подавленно согласилась она.
— Вы знали про шантаж?
— Нет. Миша лишь сказал, что скоро трудности кончатся.
— И как он это объяснил? — полюбопытствовала я.
Мила Степановна устало и как-то снисходительно посмотрела на меня.
— Никак, — лениво проговорила она.
— Ну, может, сослался на какую-то хорошо оплачиваемую работу, вознаграждение, клад, в конце концов. Он ведь уверенно об этом говорил, да?
Мила Степановна кивнула.
— Значит, ничего не сказал? — настойчиво спрашивала я.
— Сказал только, что встретил старого приятеля и тот обещал ему какую-то денежную работу, — нехотя произнесла она.
— Ну вот видите, а вы говорите, что Михаил словом не обмолвился. Вы об этом сказали милиции?
— Нет, — горько усмехнулась Мила Степановна, — меня об этом не спрашивали.
Я не поверила ей, но возражать не стала.
— Ваш сын угрожал Летневым в течение трех месяцев…
— Быть не может! — воскликнула Мила Степановна, выведенная из спячки этой моей фразой.
— Может, Мила Степановна, — я развела руками, — об этом говорит и Летнев, и его жена.
— Не было Михаила дома-то, — сказала Мила Степановна.
— То есть как? — недоуменно посмотрела я на нее.
— Он у двоюродной сестры два месяца был, недавно приехал, — привстала со стула Мила Степановна.
— А где живет его двоюродная сестра?
— В Волгограде. Она ему работу нашла, у ее знакомой муж ремонт собрался делать. Богачи тоже… Вот Мишу моего и наняли, он раньше-то отделочником на стройке работал.
— Когда он вернулся?
— Месяц назад.
— И что, ему заплатили?
— Обману-ули, — горько покачала головой Мила Степановна, — только обратный проезд оплатили.
— Вот так так! — воскликнула я, сразу же подумав о том, что не мог Трофимчук в это время звонить Летневым и требовать денег. Вернее, звонить-то мог, если у него были деньги на междугородные звонки, что тоже сомнительно, а вот назначать место для передачи денег не было никакого смысла, ведь приехать-то он не мог!
— Да, обманули, — Мила Степановна, видно, приняла мое восклицание за сочувствие, — мафиози.
Так вот назвала она обманщиков своего сына.
— О чем же вас милиция расспрашивала? — поинтересовалась я.
— Все о его друзьях да знакомых выпытывали, с кем общался, кто к нему приходил… Да не ходил к нему никто, говорю, давно уж…
— Так никто и не ходил? — не поверила я.
— Святой истинный крест, — Мила Степановна осенила себя крестным знамением, — зачем мне врать?
Попрощавшись с матерью Трофимчука, я вышла во двор, миновала старушек, греющихся на солнышке, и села в машину. Захотелось курить. Пошарив в бардачке, где я обычно оставляла несколько пачек, и, не найдя их, я полезла в сумочку. Там был пистолет, косметичка и диктофон, который, к моему удивлению, был включен на запись. Сигарет, как назло, не было. Я высыпала содержимое сумочки на переднее сиденье: нет, я не ошиблась. Я взяла диктофон и попыталась перемотать пленку, но батарейки безнадежно сели. Непорядок, сказала я себе, нужно будет послать Маринку, чтобы купила новые: диктофон должен быть всегда наготове. Я сложила содержимое сумочки обратно, запустила двигатель и, добравшись до ближайшего мини-маркета, купила там свой любимый «Винстон».