Радуга (Мой далекий берег)
Шрифт:
— Ты уверена?
— Сольвега объясняла…
— Это дурное место. Там злая ведьма живет.
Сёрен подняла на Сашку наивные голубые очи: похоже, он не шутил. Хотя… Сольвега сама ведьма, с чего ей бояться. Да и Сёрен нечего. Отдаст зеркало, возьмет деньги — и все. Но утешения эти не помогли. Грудь девушки приподнялась от тяжкого вздоха:
— Боязно мне. Давай посидим.
Сашка расстелил куртку на низком каменном порожке, сквозь трещины которого пробивалась ромашка, погодил, пока присядет Сёрен, и опустился рядом.
— А кто там живет?
Парень глубоко вздохнул:
— Старая Луна. Она спит сто лет, а
Сёрен слабо улыбнулась:
— Ты ведь уже не мальчик. А я… тем более. Зеркальца только жаль…
Сама собой потянулась к кошелю рука.
Вот пальцы уже распутывают ткань, вызволяя хрупкое чудо…
Вот тонкая ручка — как раз по ладони Сёрен — удобно ложится в руку…
И кажется, что цветы вишни в оголовье источают аромат.
И отразило солнце желтоватое от старости по краю стекло.
Сёрен разглядела в зеркальце краешек своей — румяной, с нежным пушком — щеки; густые ресницы, а в них, как в тростнике, озерцо — синий любопытный глаз. Пустила солнечный зайчик в Сашку. Он моргнул.
Девушка поводила зеркальцем, ловя им рыжую от ржавчины оковку двери, щербины каменной кладки, полукружья окон над головой. Столь же послушно зеркальце показало позеленевшую черепицу, зубчики трубы, флюгер, ласточек в небе… и повернулось к людям. И тут рот Сёрен открылся сам собой, а дыхание сперло: вместо положенного зеркало вдруг отразило совсем другое место…
Зал был огромен, и зеркальце показывало его кусочками: обод лампы, похожей на тележное колесо, высоко вверху; единственный тлеющий фитилек, складки пыльной кисеи. Колыхание паутины, свисающей с потолка и по углам. Затянутые ею же стенные гобелены: вытканное невозможно рассмотреть. Короста пыли на мебели. Пыль, устилающая пол ровным слоем. И тающие следы босых ног.
Тумаш шел к массивному письменному столу с никому не нужными, в мохнатой корке пыли, свитками и позеленевшим письменным прибором. Поворачивая зеркальце в разом вспотевшей ладони, Сёрен рассмотрела пограничника с головы до ног: он был в нижнем белье и босой. Сашка дышал Сёрен в ухо, больно вцепившись в плечо — чего она в волнении не замечала.
— Тумаш, — позвала маленькая ведьма шепотом. Окликнула громче. Но человек в зеркальце даже не повернул головы.
— Где это он?
— Не знаю.
Вдруг за спиной у Тумаша возникло неясное шевеление. Что-то подкрадывалось к нему из темноты. И это что-то было таким омерзительным, что пальцы Сёрен окостенели на ручке. Сашка крутанул зеркальце вместе с рукой, страшилище спряталось. Сёрен засопела и пришла в себя: уж с ней-то ничего не могло случиться при виде тьмы, то ли плывущей, то ли просто глотающей пространство зала за спиной пограничника. "Не будь так уверена", — произнес насмешливый голос у Сёрен внутри.
Существо напоминало человека — если не считать тянущихся за ним нитей: глаза не горели алой злобой, зубы не щерились (не было ни того, ни другого) — просто все внутри замирало, холодело при виде него.
— Тумаш! Беги!
Не слышит.
— Сделай что-нибудь!
Сашкин крик точно подтолкнул. Не раздумывая, швырнула Сёрен в чудовище то, что было зажато в правой руке: собственный башмак.
Зазвенело, посыпалось длинными желтыми льдинками стекло. В руке у Сёрен осталась старинная серебряная оправа с уцелевшими под рамкой осколками.
Девушка
Сашка сжал ее плечи:
— Тихо, тихо, не плачь. Вернемся, узнаем, что с Тумашем, а потом пойдем к гранильщику. Он новое стекло поставит — и не заметит никто.
— Так семь лет счастливой не бывать…
— Глупости это. А Сольвеге, чуть что, скажу, что я разбил.
Сёрен упоенно ревела, пробуя собрать и разложить в порядке на платке зеркальные осколки. Сашка решительно отобрал и свернул платок вместе с ними, отправил в кошель у пояса, туда же сунул оправу. Оглянулся:
— Башмак где? Не оставлять же… денег стоит…
Один башмак так и лежал у крыльца, где его положила Сёрен. Второго — нигде не было. Сашка искал везде: в выбоинах мостовой, лужах и траве под стенами, не поленился слазить через разбитое окно в дом напротив. Сёрен, вытерев глаза рукавом, взялась ему помогать. Собственно, на улице было не так уж много мест, куда башмак мог завалиться. Но — исчез! Сашка развел руками. Ни он, ни девушка не понимали ничего. Не мог же тот, в самом деле, пролететь сквозь зеркало. Сплетений они не творили… Бросив бесполезные поиски, Сёрен ухватила оставшийся башмак под ремешок и вместе с Сашкой поспешила домой.
На пороге им попался Андрей. Хмуро грыз орешки и сплевывал скорлупу в ладонь, держа ее у самого рта — чтобы в бороде ничего не застряло. Бороду Андрей холил и лелеял, а вот каштановым кудрям позволял быть нечесаными и болтаться, как им того хотелось. Андрея спросили о Тумаше. Пограничник засопел. Он был сердит и обижен, что вовремя не разбудили, и заменять женщину по имени Велга, которой на нынешний день выпало идти к паутиннику, привелось Тумашу, а не ему. В общем, если им хочется, к вечеру могут встречать героя у ратуши. Сёрен перестала выплакивать глаза и оставила в покое щеки, до того сжатые ладонями. Умоляюще посмотрела на Сашку: ведь объявись в доме без денег или зеркальца — Сольвега заклюет.
Сашка вздохнул.
Двери в дом Желя (того самого, что давал Сашке письмо к знаменитому исангскому лекарю) — приметные, с гиацинтом, вставленным в смотровое «сердечко», были распахнуты настежь. В них то и дело входили и выходили люди. Держа Сёрен за руку, удивляясь, Сашка влился в их медлительный ручеек. И идти сюда было ему опасно, и доверять непростую вещицу чужим рукам не хотелось. Но, еще минуя тесную прихожую, вдохнув запах свежесрезанной омелы и кукушкиных слезок, Сашка понял, что опоздал. Тело гранильщика, укрытое ковром, распростерлось на столе. Голова с аккуратно расчесанными черными с проседью волосами и бородой запрокинулась, из-под ковра выглядывали узловатые, темные, словно кора, ступни и ладони. Глаза укрывали старинные медные полушельги, в головах стояли стеклянные кубок с водой и чашка с зерном, в которой топталась и гулила, совсем не боясь людей, розоватая горлинка с колечком темных перьев вокруг шеи. Всхлипывала, укрываясь передником, простоволосая женщина: не то жена, не то дочь. Подле нее, обхватив край скамьи руками, понурился кряжистый мужчина. По складкам на новехоньких штанах и рубахе становилось понятно, что их только что вытащили из сундука.