Радужная пони для Сома
Шрифт:
— Радужка… — шепчу я, отпустив, наконец-то, зацелованные губы и лизнув напоследок сережку пирсинга в нижней, тяжело дышу и упираюсь лбом в ее лоб, — хочу тебя… Хочешь?
Провожу наудачу пальцами по упругой заднице, перехватываю так, чтоб освободить руку, и тянусь к промежности. Спорим, что там все уже горячо?
Скажет сейчас, что не хочет, значит, продолжу убеждать. Но она не скажет…
Она хочет.
Вон, как дышит тяжело. И глаза сумасшедшие. Дикая отдача, безумная. Сладкая до остроты.
Но, стоит дотронуться до самого интересного мне
Я не понимаю резкой перемены, но осознаю, что где-то лажанул, и теперь опять будет откат на прежние позиции. А я уже не хочу на прежние! Мне уже тут все нравится!
Глава 13
— Пусти… — шепчет она, неловко ерзая на мне и, естественно, добиваясь прямо противоположного результата! Я теперь не могу ее отпустить! Чисто физически!
Верней, могу, конечно, если прям начнет отбиваться, но она явно не начнет! Потому что тоже хочет… Может, просто не понимает, насколько я на взводе? Может, надо поухаживать еще?
— Малышка, малышка, ты чего? — начинаю я ухаживать, лапая еще активнее и дыша в шею еще жарче, — давай по-быстрому сейчас… И потом долго… Долго… Ко мне поедем… — трусь о нее, давая понять, что сейчас и не получится долго. Мне вообще, похоже, достаточно пару минут еще так постоять, потереться, и… И будет полное фиаско. Ощущаю это со всей ясностью, голову еще больше заволакивает дурью, уже сам не понимаю, чего бормочу, но бормочу, убеждаю, уговариваю, ни на мгновение не переставая тискать ее, такую податливую и нежную, — ну ты же чувствуешь, что со мной делаешь… Ну не девочка же…
И тут она замирает, словно каменеет в моих руках, судорожно, со всхлипом, дышит, а до меня, сквозь дурман похоти, доходит единственное, самое очевидное, почему она себя так ведет…
Замираю, приподнимаю ее за подбородок, чтоб заглянуть в испуганные, смятенные глаза:
— Или ты… Чего? Еще никогда?..
Она прикусывает пирсинг на губе и отводит взгляд.
Да еб твою!..
Хочется изо всех сил долбануть по стене кулаком, хоть как-то вымещая свою злобу и растерянность. Потому что Радужка — целка. И это — единственное объяснение ее поведению. Только целки не знают своего организма полностью, невольно дразнят, заводя до безумия, а потом, в последний момент, норовят соскочить. Я не связывался никогда с таким, не люблю танцы вокруг кровати. Не настолько сакральное это место, чтоб терпеть выебоны.
И вот на тебе!
Вперся! Да так, что никуда теперь! Не могу ее оставить! Надо бы, но не могу… Хочу так, что все внутри сворачивается!
Но в то же время прекрасно понимаю, что коридор универа — явно не то место, где можно трахать в первый раз целочку. Если, конечно, планируешь ее и дальше трахать.
А я планирую.
А потому надо выдохнуть и попытаться успокоиться.
— Блять, Радужка… — вырывается у меня жалко, держу ее по прежнему на себе, мягко и ритмично стискиваю лапы на упругой заднице, — ну как так?..
Она сжимает губки, глаза становятся злыми, а руки, упирающиеся в мои плечи, неожиданно сильными. Понятно, опять не то ляпнул. Ну идиот, чего уж там…
Надо исправлять, и как можно скорее, но не успеваю.
Слышатся со стороны кабинета философии тихие тяжелые шаги, и я замираю, втискивая собой в стену беспомощно брыкнувшую ногами Радужку.
Если пойдут дальше, то могут нас засечь тут, в нише.
Но шаги тормозят неподалеку, не доходя до нас каких-то пару метров.
Я смотрю испуганно расширенные глаза Радужки, подмигиваю утешительно и мягко прижимаю палец к раскрытым губкам. Ти-хо…
Слышатся еще шаги. Уже другие, в этот раз быстрые, нервые, а затем резкий шорох и тихий девичий вскрик.
Да бля! Что там происходит? И как долго это будет происходить?
Копошение прямо рядом с нами, через угол стены, словно кто-то борется. А потом тяжело дышит. А потом…
— Захар… — испуганный голос девчонки знаком. Алька! — Захар, чтоб тебя! Пусти! Ты чего, с ума сошел?
— Какого хера?.. Какого хера он говорит, что ты до сих пор с ним?
Низкий хриплый рык тоже знаком! Хоть и не особо часто его доводится слышать! Немой!
И Алька!
Нихера себе!
Смотрю в глаза Радужке. У нее, судя по бесконечному удивлению на лице, тоже шок от услышанного.
— А почему бы ему про это не говорить? — язвительно фырчит Алька, — пусти, сказала!
Слышатся хлопки, словно с усилием бьют по чему-то деревянному. По чьей-то пустой башке. Немому, похоже, достается. Но ему это все, естественно, как слону дробина. Только рык становится громче и злее.
— То есть… Ты со мной трахалась… А теперь с ним? Да? Да?
Ого-го!
Какие новости!
Алька трахалась с Немым!
Это, бля… Я даже не знаю, как это все назвать…
И Радужка, судя по всему, тоже не знает.
Мы так и стоим с ней, прижавшись друг к другу, даже не дыша, чтоб, не дай Бог, не спалиться.
А неподалеку от нас выясняют отношения мой друг и девочка другого моего приятеля, с которой тот только сегодня обжимался и хвастал, что у них все заебись…
Не похоже на Альку такое блядсвто…
Слышатся хлопки опять, теперь звонкие, Алька, наверно, опять по роже Немого лупит, фырчит злобно:
— Пусти, урод! Если я шлюха, какого хрена держишь?
Ну а Немой, похоже, опять впал в свой молчаливый транс и позволяет ей себя пиздить. Что-то бормочет в итоге примирительно, явно не желая ссориться.
Ну еще бы!
Такая девочка тебе дала! Свезло придурку! Тут наизнанку вывернешься, чтоб продолжала ноги раздвигать. Все стерпишь. Это Лекс — козел, не ценящий хорошего…
Алька, ругаясь, продолжает лупить безответного Немого, требуя ее отпустить, но тот, конечно, не дурак, хотя и тугодум. И своего не выпускает никогда.