Рагнар-викинг
Шрифт:
Вышло так, что красоту этой сцены заметил лишь я один. Я сказал бы об этом Хастингсу, если б смел. Глаза рабов быстро мутнеют, но мои были еще достаточно остры. Это была красота норвежской весны, еще глубже ранящей сердце своей быстротечностью.
Лето едва-едва показывается в Норвегии, с трудом освобождаясь от ледовых пут.
Вокруг озера стеной стоял сосновый бор, такой густой, что казался черным. Сюда часто приходили волки, медведи и огромные сохатые лоси.
Вода в озере была более синей, чем небо в погожий день, за исключением тех мест, где рос изумрудно-зеленый камыш.
Когда же солнечные блики играли на серых спинах уток, казалось, что и они, и вода вокруг них отливали серебром.
– Посмотри, как сияет на солнце оперение птиц! – воскликнул я шепотом.
– Оно не будет так сверкать, когда мои соколы омоют в их крови когти, – проворчал в ответ Бьёрн, не удостоив меня взглядом.
Зато он посмотрел на своего слугу Горма и четырех подлиз – вольноотпущенников, шедших за ним по пятам, словно хвост за змеей. Они смеялись над каждой его шуткой, едва он открывал рот…
Своего сокольничего Сигурда он не одарил взглядом, а из всех людей Бьёрна он единственный был настоящим мужчиной.
Известно, что девы вод часто посещают одинокие озера, и наверное, одна из них обосновалась здесь и услышала похвальбу Хастингса. Во всяком случае, его соколы напрасно поднялись в небо. Один так едва не упал в воду позади утки, рванувшейся вверх.
Горм сказал, что какой-нибудь недруг отравил его, но и другой сокол так же позорно промахнулся. Почти все утки нырнули и спаслись от нападения.
– Господин, у меня есть сокол, которого я хочу испытать, – сказал я.
Хастингс ничем не показал, что услышал меня. Я уже давно заметил, что он часто делал вид, будто не расслышал сказанных слов, когда хотел выиграть время, чтобы принять решение.
Я наблюдал за ним, как раб за кнутом, я давно научился распознавать, когда он хитрит, по движению его густых рыжих ресниц. Только посадив своих соколов с клобучками на головах в клетки, он мельком взглянул на меня:
– Ты, кажется, что-то сказал, Оге? – спросил он милостиво.
Я уже пожалел, что заговорил. В мои планы входило продемонстрировать свою белую соколицу лишь после того, как Рагнар услышит мой рассказ о ней и потребует показать птицу.
Рагнар был жестокий хозяин, и его надсмотрщик со стальными мускулами мог засечь до смерти пятьюдесятью ударами, но я старался не вызывать его гнева.
Китти как-то сказала мне, когда я подрос настолько, чтобы Хастингс приметил меня, что из старого медведя и молодого воина, она бы выбрала медведя.
Хастингс был самым красивым из сыновей Рагнара. Его волосы, брови и ресницы золотисто-рыжего цвета и белоснежные зубы прекрасно сочетались с северным загаром. Сила и грациозность младшего сына Рагнара напоминали об изяществе, красоте и мощи оленя. И, без сомнения, его синие глаза, чистые и смелые, заставляли биться сильней многие девичьи сердца.
И хотя боги дали ему все, чтобы наследовать земли Рагнара, судьба распорядилась иначе – он был младшим сыном, а, значит, последним в очереди.
– Господин, я заговорил, но я не должен был этого делать, до того, как мне прикажут.
– Ты не сделал ничего плохого. Что ты сказал?
– Мои слова походят на орехи без ядер.
– Тем не менее, я разгрызу их.
– Я говорил, господин, что у меня есть сокол, и он может взлететь, если желаете.
– Вот это новость! Раб с соколом! Как же ты заполучил его?
– Я обнаружил ее на дереве. На высокой сосне. Она сидела, сложив крылья, и замерзала. Сперва я подумал, что это лишь небольшой пятнистый сугроб. Я залез на дерево и спас ее.
– Ты приручил и натаскал ее сам, или она улетела от какого-нибудь знатного хёвдинга?
Тут он посмотрел на своих подпевал. Я не знал, что было в его взгляде, но я разглядел, что появилось в их глазах – обещание не насмехаться надо мной.
Ни один из сыновей Рагнара или даже сам великий Викинг не смогли бы этого сделать.
Я был красным, но не от ярости, а от стыда. Ярость не подобает рабу. Чем меньше в нас ее, тем дольше мы живем. Я же не был свободным. Я не был даже домашним рабом – треплем. Я был рабом с ошейником. Но, с другой стороны, он защищал меня от насмешек и оскорблений, как уши защищают осла, а вой – собаку.
Было бы правильным сказать Хастингсу, что мой сокол, наверно, улетел от какого-то хёвдинга. Тогда он забрал бы его, заявив, что найдет этого хёвдинга, настоящего владельца, а сам бы оставил его у себя, да, быть может, бросил бы мне несколько костей со своего стола.
– Господин, всему, что она знает, обучил ее я сам в свободное время. – И я почувствовал, как холод пробежал по спине, когда я добавил: – Правда, она очень быстро училась.
– Ну что же, открой ящик, и мы посмотрим на твою соколицу. Было бы куда лучше для меня, окажись она обычным соколом или кречетом. Внезапно я осознал весь ужас того, о чем с надеждой мечтал: что мой сокол с тех западных островов за горизонтом, о которых рассказывают моряки. И я не сомневался, что мой сокол был лучше тех, что Хастингс, Сигурд Сокольничий или сам грозный Рагнар видели в своей жизни.
Я открыл пыльный ящик. Соколица сидела, поблескивая начищенными острым клювом перышками. И судьбой мне было предначертано поднять ее на вытянутой руке вверх и снять с ее головы кожаный клобучок.
– Убей! – скомандовал я, когда большие золотистые глаза взглянули в мои.
И она взлетела так высоко, что казалась не больше ласточки. Вынырнувшие утки клевали мелкую рыбешку и личинок в холодной прозрачной воде, не замечая охотницу.
– Как ты зовешь ее, Оге? – по-прежнему милостиво спросил Хастингс.